Приключения Вернера Хольта. Возвращение

— Я выдохся, устал, — пожаловался Хольт. — Зверски работал, уйму прочел, и все за счет отдыха и сна. А тут еще день и ночь мысли о тебе. — Скажите на милость, она даже краснеет. Валяй, не стесняйся, она все проглотит как миленькая. — Бродить с тобой по лесам, Карола, заветная моя мечта, она много недель не давала мне покою.

— Мне знакомо это беспокойство, — ответствовала Карола. — Это все та же неутолимая тоска человека по нашей праматери природе.

С первого дня знакомства с Каролой Хольта подмывало ее задирать. Сегодня же он даже не прочь был над ней поиздеваться.

— Неутолимая тоска по нашей праматери природе? Что ж, можно и так определить. Хоть я бы выразился иначе: перенапряжение наших желаний, так называемая неудовлетворенность. А в основе, разумеется, эрос.

Она молча шла с ним рядом, ей была знакома здесь каждая тропинка. Время от времени она останавливалась и показывала ему открывшийся вид на отдаленные вершины гор или на холмистое предгорье, где на полях шла уборка. Тропинка вела по берегу ручья. Дальше течение преграждала плотина, здесь в зарослях ивняка и ольхи ручей разлился в широкий пруд.

Хольт и Карола сели на траву. Не говоря ни слова, он привлек ее к себе и, запрокинув ей голову, стал осыпать поцелуями. Все это с оттенком мужской властности, и она так покорно отдавалась его ласкам, что ему почти стало ее жаль.

Потом она лежала в траве, устремив взор к облакам, и говорила без умолку. Большой монолог Каролы, мимическая сцена Хольта.

— Ты заставил меня долго ждать, — говорила она. — Я ждала с отчаянием в душе, — говорила она. — Часы, проведенные за роялем, единственно придавали мне силы, — говорила она. И в заключение: — После концерта ты показался мне особенно далеким и чуждым…

Благозвучная аффектированная декламация! А в ее партнере, Хольте, взыграл дух противоречия: мысленные возражения, колкости, скабрезные шутки.

Хольта словно убаюкивали излияния Каролы; но дух противоречия в нем не умолкал.

— Какая здесь тишина, — говорила Карола, — ничто мне так не мило, как тишина. Мне жаль тех, кто бежит от себя в сутолоку и шум. Всего охотнее я сторонюсь людей, но и при этом не теряю с ними связи.

Эти сентенции приятно щекотали слух, но дух противоречия в Хольте не унимался. Фразы, болтовня, знаем мы эту связь с людьми, ей до людей как до лампочки, она витает в облаках, она, возможно, и не дура, но мыслит беспредметно.

— Сколько тебе еще учиться на твоих курсах переводчиков? И какой язык ты изучаешь? — спросил Хольт.

— Английский. На той неделе у меня последний экзамен. Я буду учительницей, это прекрасное, благородное призвание. Я посвящу жизнь детям, этим бедным, обманутым малюткам. Моей задачей будет открыть им глаза на все прекрасное в мире. Пусть наши дети вновь узнают счастье.

«Спроси, что она считает счастьем!» — шепнул ему дух противоречия.

— А что такое счастье? — спросил он.

И Карола без запинки, как затверженный урок:

— Счастье — это способность радоваться всему доброму и прекрасному, будь то цветок на зеленом лугу или колеблемая ветром былинка…

— Или холодное купанье в эту чертову жару! — подхватил Хольт и стал раздеваться. — Ты, конечно, не захватила купальник? Жаль! А я бы не прочь поглядеть на тебя в купальном костюме, порадоваться доброму и прекрасному…

А все же она краснеет, когда ей хамят!

Он бросился в воду, чистую и освежающе холодную.

Хольт нырял, плавал и плескался в свое удовольствие. Он издали помахал Кароле. Она уселась на самом краю пруда, раскинув широкую светлую юбку.

Утереться было нечем, и он, мокрый, бросился с ней рядом на траву.

— Когда у тебя кончатся занятия, поедешь со мной в горы дня на два? Я присмотрел там премилую гостиницу, еловые лапы так и просятся в окна, тебе там понравится.

Она молчала.

— Ну как? Едем? — допытывался он.

— Да, — прошептала она, не поднимая глаз.

Чего она ломается! Он встал и, не щадя ее, спросил в упор:

— Ты еще невинна?

Она отвернулась, побледнела… Сейчас она скажет: «О, я, злосчастная, увы!» — или что-нибудь в этом роде, как и должно по пьесе. Но она сказала:

— То было в войну. У меня был друг, он учился в офицерском училище, а потом его послали на фронт… Перед его отъездом мы стали близки…

Это звучало вполне членораздельно, но к концу она все же запустила петуха:

— Он был светел, белокур и чист, как бог весны…

Короткое замыкание. Хольт вышел из роли и начал язвить:

— Так говоришь, светел и белокур? Ну ясно, чистейший ариец! Но позволь тогда спросить, что ты находишь во мне? Я не белокур и не светел и не похож на бога весны, а уж насчет чистоты и речи быть не может. Я скотина, грязная скотина! — кричал он ей в лицо. — Меня уже шестнадцати лет заманила в постель одна баба и развратила на всю жизнь.

— Ты фаустовская натура, — отвечала Карола.

Выходит, пьеса удалась на славу! Чего стоит одно ее «ты фаустовская натура»! Он проглотил это как ни в чем не бывало. И только скосил на нее глаза. Но нет, она говорила вполне серьезно!

Хольт вскочил и стал одеваться. А не достойнее ли было бы удовлетвориться скромной ролью в ансамбле Шнайдерайта?