Приключения Виоле в Калифорнии и Техасе

Эта неудача нашего земледельческого предприятия произошла в 1838 году. До тех пор я проводил время в обществе моих цивилизованных и нецивилизованных наставников. Но, хотя и не лишенный образования, я был индейцем не только по костюму, но и в душе.

Я упомянул выше, что присутствовал на совете, созванном князем, так как был уже признан вождем, имея семнадцать лет от роду. Это произошло следующим образом. Когда мы узнали об убийстве или исчезновении семи человек, посланных за скотом в Монтерэ, по их следам была послана партия с целью удостовериться, что случилось в действительности, и по моей просьбе мне было поручено начальство над нею.

Мы переправились через Буонавентуру и проследили путь наших людей на протяжении двухсот миль, но затем потеряли след; мало того, наш небольшой отряд в пятнадцать человек был окружен нашими заклятыми врагами — кровами в количестве около восьмидесяти душ.

Посредством хитрости нам удалось не только уйти от них, но и захватить в плен семерых. Мои спутники хотели умертвить их, но я не допустил этого. Мы вели их с собою на их же лошадях и спешили изо всех сил; однако кровы выследили нас и пустились за нами в погоню.

Нам предстояло в течение пятнадцати дней уходить от всемеро или ввосьмеро сильнейшего врага, преследовавшего нас по пятам. Различные уловки, о которых я не стану распространяться, и хорошее состояние наших лошадей помогли нам ускользнуть от них и благополучно доставить пленных в поселок. Хотя до битвы не доходило, но ловкость тоже высоко ценится. Поэтому я был объявлен по возвращении вождем под именем Овато Ваниша, или «дух бобра», соответственно моей хитрости и ловкости. Чтоб получить звание военного вождя, было, безусловно, необходимо отличиться на поле битвы.

Прежде чем продолжать мой рассказ, сообщу о миссионерах, моих наставниках. Один из них, младший, Полидори, погиб на «Эсмеральде», когда она отправилась в Монтерэ за скотом. Другие двое были падре Марини и падре Антонио. Оба обладали обширными сведениями и основательной эрудицией. Их познания в азиатском фольклоре были громадны, и я с величайшим интересом ознакомился с их изысканиями и теориями, относившимися к древним переселениям азиатов через Тихий океан.

Оба они провели большую часть своей жизни среди азиатских народов к востоку от Ганга, а под старость вернулись в Италию умереть в том месте, где играли детьми, но встретились с князем Серавалле и решили, что их долг отправиться с ним к дикарям, не знающим Бога, для просвещения их.

Однако их усилия обратить шошонов остались безуспешными. Краснокожие, если они не испытывают страданий или угнетения, неохотно слушают «медовые речи бледнолицых»; а если и слушают, то оспаривают каждый догмат, каждый пункт и остаются при своем. Поэтому миссионеры, в конце концов, удовольствовались делами милосердия, помощью больным, которую могли оказать благодаря своим медицинским и хирургическим познаниям, и моральными наставлениями, стараясь смягчить дикие и подчас свирепые нравы индейцев.

Здесь кстати скажу несколько слов о шошонах или Змеиных Индейцах. Это храбрый и многочисленный народ, занимающий обширную и прекрасную область на протяжении 540 миль с востока на запад и 300 миль с севера на юг. Она отличается плодородной почвой, поросшей густой, высокой травой; на этих естественных пастбищах пасутся бесчисленные стада буйволов и диких лошадей; но и лесов в ней немало, главным образом по берегам рек и в лощинах.

Судя по их преданиям, шошоны народ азиатского происхождения; они родственны команчам, аррапагосам и апачам — бедуинам мексиканских пустынь. Все эти племена говорят одним и тем же звучным и гармоническим языком. Что касается нравов и обычаев шошонов, то с ними читатель ознакомится постепенно в течение этого рассказа.

Потерпев неудачу в своих попытках обращения этого народа, один из наших миссионеров, падре Марини, решил переселиться в какой-нибудь испанский город в Калифорнии в надежде оказаться там полезным. Поэтому он сопровождал меня в моей поездке в Монтерэ, о которой я сейчас расскажу. В Монтерэ мы расстались, и с тех пор я не видал его и не слыхал о нем. Мне, впрочем, еще придется упоминать о нем при описании этой поездки.

Другой миссионер, падре Антонио, умер в нашем поселке еще до моего отъезда в Монтерэ, и индейцы до сих пор хранят его рясу, требник и распятие на память о добром человеке. Бедный падре Антонио! Мне хотелось бы знать его предыдущую жизнь. Печать глубокой меланхолии лежала на его лице, как свидетельство какой-то тяжелой сердечной боли, которую даже религия не могла утолить.

После его смерти я рассматривал требник. Белые листы в начале и конце были исписаны; кроме благочестивых размышлений, я нашел здесь несколько слов, которые при всей своей краткости много говорили об одном периоде его прежней жизни. В самом начале стояло: «Julia, obiit A. D. 1799. Virgo purissima, Maris Stella. Ora pro me». На следующей странице было написано: «Antonio de Campestrina, Convient. Dominicum in Roma, A. D. 1800».