Приключения знаменитых первопроходцев. Африка

Есть у батока и другая страсть, гораздо более полезная, — земледелие. Здесь дикари ни в чем не уступят культурным нациям: они умеют выводить самые лучшие сорта деревьев и злаков. Неусыпным трудом аборигены улучшают отобранный сорт и добиваются десятикратного увеличения урожая. Этим они весьма отличаются от соседних племен, которые не сажают деревьев и не сеют хлеба, но собирают кое-как дикие злаки на старых вырубках и валят деревья, чтобы собрать плоды.

У батока есть великолепные фруктовые сады, где иные деревья достигают до восьмидесяти сантиметров в диаметре, и обширные амбары, из-за которых деревни кажутся гораздо больше, чем на самом деле. К несчастью, в амбарах много червей. Поэтому батока, желая сохранить урожай, хранят его в земле. Когда сходит половодье, жители складывают большое количество зерна, уложенного в корзины, сплетенные из сухой травы и обмазанные глиной, на песчаные острова посреди Замбези — спрятать от грабителей и вредителей. Бессильны они, к несчастью, против долгоносика: тот пролезет повсюду, поэтому надолго урожай все же не сохранишь. Из большей его части варят пиво, а пиво тоже надо пить побыстрее… Выходит, что долгоносик — главная причина пьянства у батока!

Не только как земледельцы батока выше соседей — у них есть и свои барды, поэты саванн. К несчастью, ни устное, ни письменное предание не хранит плодов их вдохновений. «Один из этих менестрелей[151], весьма способный, — пишет Ливингстон, — несколько дней шел вместе с нами. На каждом привале он пел нам хвалебные песни в гармоничных легких пятисложных белых стихах! Сначала песнь нашего импровизатора содержала лишь несколько строф. Но постепенно — по мере того как наш бард узнавал о нас все новые подробности — она удлинялась и наконец превратилась в длинную оду. Когда же мы ушли слишком далеко от его дома, он с сожалением распрощался с нами и вернулся домой, получив достойную награду за свои приятные и полезные славословия.

Был такой сын Аполлона[152] и в самом нашем отряде — впрочем, далеко не столь талантливый. После ужина, когда все кругом болтают, спят или занимаются готовкой, он повторял свои стихотворения; в них рассказывалось все, что он увидал у белых и повстречал по дороге, так что каждый день к его “Одиссее”[153] прибавлялась новая песнь. Впрочем, импровизация не стоит ему труда; он ни когда не запинается ни на минуту: если нужное слово в голову не приходит — просто прибавляет для ритма какой-нибудь бессмысленный звук. Читал он под аккомпанемент сансы. Музыкант держит корпус музыкального инструмента, расписанный орнаментом, в руке к себе лицом, а другой рукой перебирает девять железных клавиш. Музыкальные люди, у которых не хватает средств на такой инструмент, делают корпус из стеблей сорго, а клавиши — из бамбука; звук получается очень слабый, но исполнитель и тем бывает доволен.

Если под сансу подложить как резонатор пустую тыкву, она, естественно, звучит громче. Еще туда подкладывают мелкие ракушки и кусочки жести; их позвякивание сопровождает аккорды маэстро».

Ливингстон шел дальше на запад и пришел в Моачемба — первую деревню батока во владениях своего старого друга Секелету. Там он мог уже ясно разглядеть столбы дыма — водопад Виктория, — хотя до него было еще далеко. Через три дня он пришел к этому чуду природы, намереваясь рассмотреть его подробнее, чем в первой экспедиции[154].

Путешественники направились оттуда дальше вверх берегом Замбези, перешли близ устья реку Лекуэ и вскоре повстречали гонцов от Секелету. «Великий вождь, — сказали гонцы, — просит вас идти поскорей, не мешкая по пути».

Ливингстон понял, что дело не терпит, пошел быстро, как только мог, и 18 августа 1860 года пришел в Шешеке. Старый город лежал в руинах — Секелету перенес свою резиденцию на другой берег. Сам несчастный государь находился в ужасающем состоянии: все тело изъела болезнь, подобная проказе; туземные врачи сочли больного безнадежным и отказались лечить. Вождь горько жаловался Ливингстону на страдания. К великой радости доктора, больного удалось вылечить «адским камнем»[155].

Посудите сами, насколько удачное лечение в столь безнадежных обстоятельствах подняло престиж белых вообще и Ливингстона в частности.

Доктор убедился, что за семь лет племя сильно выродилось. Он полагает, что это связано с продолжительной засухой, губившей урожаи, и страшными лихорадками, косившими людей.

Приход путешественников внес разнообразие в жизнь обывателей Шешеке. Туземцы толпой собирались вокруг белых людей, особенно в обеденные часы, — посмотреть, как едят гости, а заодно и попробовать их еду. Мужчины, когда им давали ложку, пользовались ею довольно странно: зачерпнув супа, переливали в ладонь и только из ладошки хлебали. Женщины с особенным ужасом смотрели, как белые мажут масло на хлеб. Они еще понимали, что в крайнем случае масло можно топить или класть в кашу, но вообще-то они мажутся им как кремом, полагая не без резона, что кожа от него делается мягкая, гладкая и блестящая.