Прикосновение

И ему вспомнилось. Он вспомнил молодую женщину в легкомысленном беретике, в нелепой курточке и длинной юбке. Причем подол этой юбки был влажным от снега. Вовка хорошо вспомнил и увидел, как бежевая юбка этой женщины стала темной от того, что снег на ней растаял.

И Вовка четко вспомнил этот контрастный орнамент.

В чем была женщина на ногах, было не видно, из-за того, что юбка была длинная, и от влажности тяжело влачилась по полу, скрывая ноги.

Поэтому она легко и незаметно переобулась в новые сапоги и вышла. А старые забросила за выступ.

Бочкина охватила злость и раздражение.

— Ну, что за люди…

Потом он вдруг припомнил, что с женщиной была маленькая девочка, очень похожая на неё — в таком же легком беретике и зябкой курточке с капюшоном.

Окрыленный догадкой, Бочкин пошел в детский отдел. И конечно же, под сиденьем он обнаружил маленькие старые кроссовки. Так и есть. Хороша мамаша…

Бочкина охватило сильное негодование. Как он умудрился прохлопать эту тетку. Втерлась в доверие. Еще и дитя втянула в воровство. Теперь надо будет докладывать об убытках, то есть краже. И будет разнос от хозяина и вычеты из зарплаты.

Душа приказчика Бочкина негодовала. Он бросил на пол детские кроссовки с найденными им раньше башмаками.

Они лежали на полу во всей красе своей стоптанности и бедности. Как чьи-то потеряшки.

Бочкин вдруг вздохнул. В этой ненужности старой обуви было какое-то родство с ним. Бочкин даже не понял еще от чего, но тихая жалость к этим двум умело своровавшим в магазине и им, его охранявшим, стремительно прорастала в нем. У них был один корень одна основа — Потеряшки. Не сумели ничего приобрести, только потеряли. Когда крадешь — тоже ведь теряешь.

Бочкин поднял обувку с пола и сунул в большой фирменный пакет.

— Ничего я не стану говорить хозяину, — решил он. Повеселел вдруг и порадовался за этих женщин.

— С Рождеством вас, милые Барышни, — поклонился он, бросая пакет в урну, подальше от магазина.

Пусть вас кто-нибудь найдет.

Он шел домой и представлял, и думал о том, как эти двое радуются, и может быть на сэкономленные на обувке деньги, мать купит елку и всякие сладости. И они будут веселиться и вспоминать, как они ловко провели продавца.

И Бочкин утвердился, что именно так и будет, и порадовался за них и за себя. Что его почти не огорчила это мелкое воровство.

И еще он почти с нежностью подумал: «… Это ж надо… Золушки».

26 ноября 2012, бестетрадные.

Порода

На интервью с ней, уже очень и давно популярнейшей писательницей, пришло много журналистов. Что и говорить, она сидела перед ними, не без гордости бликовала бриллиантами в кольцах, на своих пухлых пальцах и ждала своей тишины. Той тишины, при которой она могла говорить тихо и не спеша, о своих успехах, своей давней популярности, и любви народа к её книгам. Таких интервью в жизни её было немало. Но это отличалось только тем, что она неосторожно пообещала раскрыть тайну её давнишних отношений, с человеком который недавно почил не только на лаврах, а в буквальном смысле — почил, то есть умер. Об их отношениях ходило много слухов и много правды было в тех слухах. Но теперь, журналисты бросились на свою охоту за свежачком и заполонили все пространство её дачи. Сама она восседала в огромном деревянном кресле, сделанном из пня дуба. Оно было оригинальным, и она хорошо в нем смотрелась. Как будто была при дубовых могучих корнях.

— Вы обещали рассказать… Что повлияло на вас в жизни. Что заставило вас стать прозаиком. Что двигало вами.

— Только правду, — крикнули с другого места.

Она вдруг замерла от этого простого вопроса.

«Что двигало, сподвигнуло?» Она честно задумалась. И тут голова подбросила угодливо и быстро одно воспоминание. От которого ей сразу же пришел ясный ответ на этот вопрос.

— Зависть. Меня двигала зависть, — неосторожно вслух произнесла она.

Журналисты насторожились. Камеры отразили её одутловатое лицо, жесткое, без улыбки.

— Сейчас расскажу.

— Я из простой семьи. Мама моя малообразованная женщина, родом из деревни, — тихо начала она банальной фразой.

Да, она хорошо знала всегда, что не дворянка. Крупная кость, грубый голос, резкие манеры. У себя во дворе она общалась с такими же детьми, детьми дворников и всякой малолетней лимитой. Она с детства слышала грубые разговоры, нецензурную речь, видела затрещины, которые щедро раздавались детям, женам, мужьям. На кого Бог пошлет. Нередко получала их и сама.

Но однажды пришла мать и неуверенно сообщила ей, что хотела отдать её в спортивную школу, но там мест не оказалось, и она записала её в музыкальную. На класс какой-то домры.

— А что такое домра? — спросила она у матери.

— А хрен её знает, казахское что-то… Иди, лучше бы в спортивную… ты вон у меня какая здоровая. Но мест нет.