«Кинросс, январь 1884 года
Дорогая Элизабет,
твою тайну я унесу в могилу. В конце концов, это в моих интересах, верно? И потом, сэр Эдвард Уайлер тоже говорил, что во второй раз у тебя не будет эклампсии, но ошибся. Пусть себе говорят что угодно — они же мужчины, им не рожать.
Ты ни словом не упомянула про Ли. Ты видела его, моего нефритового котенка? Нет, скорее, нефритового кота! Но для меня он навсегда останется котенком.
«Кембридж, апрель 1884 года
Милая мамочка,
сэр Александр Кинросс (какие церемонии!) основал новую металлургическую лабораторию на радость всему университету. Поскольку от Ливерпуль-стрит до Кембриджа ходит поезд, он регулярно навещает меня, а если в субботу в Ньюмаркете скачки, он заезжает за мной, и мы мчимся на ипподром — скорее полюбоваться прекрасными животными, чем сделать ставки, хотя не без этого, и обычно выигрываем.
Мне нанесла визит леди Кинросс. Поскольку было бы неприлично приглашать ее в квартиру на Паркерс-Пис, я предложил выпить чаю в зале отдыха нашего колледжа и представил ей своих соучеников. Моей гостьей ты могла бы гордиться. Поверь мне на слово. Она была великолепна в платье из лавандового шелка, маленькой шляпке с перьями, уложенными вокруг тульи, лайковых перчатках и самых элегантных в мире ботинках. Да, я знаю толк в дамской моде — и все благодаря Карлотте, моей райской птичке, которая в салоне модистки способна перещеголять испанскую грандессу.
Элизабет превзошла себя: она щедро расточала улыбки моим товарищам, вела искрометную беседу, и вскоре в нее были влюблены все поголовно. Итогом ее визита уже стали образчики скверной поэзии и даже одна еще более скверная соната. В парках Кембриджа сейчас цветут нарциссы, поэтому мы предложили гостье прогулку до Кема, а затем почтительно усадили ее в экипаж.
Второй год учебы в Кембридже я заканчиваю с высшими отметками по всем предметам. Очень люблю тебя, невероятно скучаю, но понимаю, почему ты осталась в Кинроссе. Мамочка, ты чудо.