Прикосновение

— Многие прибывали сюда, мечтая о длинном рубле, да на вторые сутки здесь и духа их не оставалось, — сказал, обращаясь к Руслану, Соломон. — У нас стройка. Стройка! Не только комбинат строим, но и будущее свое… Однорукий перс не осилил и маленького заводика, а мы задумали крупнейший в Европе маисовый комбинат. И соорудим его. Без подачек! Сами!

— Дядя Соломон, вот бы это в послание Ага-Бала! — восхитилась Надя. — Такие слова сильнее ругательства. Пусть перс знает, что строим и как строим!

— И кто строит! — подсказала Тоня.

— Верно! Всех нас перечислить надо, — Надя кивнула на Руслана: — И его тоже.

— Можно вписать и новичка. Если останется, — Соломон, прищурившись, выжидающе посмотрел на молодого горца. — Подумал, парень?

Развязывая поводья, Умар заговорил:

— Знаю, сын, не поймешь ты меня. Знаю: думаешь, куда это отец привез тебя. Кругом степь: от жары не спрячешься, от холода не укроешься. И жить будешь впроголодь. А дома пироги, мясо, тепло очага, мать, братья, сестренка, улыбки, забота… И от всего этого оторвал тебя не враг, не кровник, а родной отец. Бросаю здесь, будто ненависть у меня к тебе. Но ты еще убедишься, как дорог мне… — Он подождал, не скажет ли что сын. — Молчишь? Ищешь, пытаешься выяснить, почему я так? Изверг я? Нет. Объяснить ничего не могу. Поймешь. Не сейчас — потом. Предупрежу только, что большие испытания предстоят тебе. И нам. Советую не горячиться. Горец, не подумавши, никогда кинжал не вытаскивает. Обдумай прежде, чем что-то предпринять. Это тебе мой первый завет. А второй такой: будь настойчив и терпелив. Ты должен стать передовиком. — И неловко пошутил: — У меня сын должен быть передовиком. Ясно? От этого зависит, как дальше пойдет твоя жизнь, — и опять выжидающе умолк. — Молчишь — значит дуешься. Ну что ж, у тебя на это есть основания. Но матери я не скажу, что ты обиделся. У нас мужской разговор — не для женской души. И в письме не проговорись. А лучше, если ты вообще не будешь писать. И нечего вздрагивать. Не потому говорю, что любви к тебе нет… Нет. Но… Лучше, если обойдешься без писем… — Он сел в бедарку, протянул сыну хурджин и, не сразу выпустив его из рук, сказал: — Но если очень, очень обиделся и не желаешь оставаться здесь, не стану неволить. Одно твое слово — и уедем вместе, — голос его стал напряженным. — Но чтоб потом не обвинял меня ни в чем! — И внезапно рассвирепел: — Так скажешь ты хоть слово или язык проглотил?!

— Не знаю, на какие испытания намекаешь, — наконец произнес Руслан. — Но вижу: не желаешь, чтоб я возвратился домой.

— Неправда! — гневно возразил он. — Я хочу, чтоб был всегда перед моими глазами, но… — он поперхнулся и окончательно вышел из себя: — Решай же!

То, что он задумал, должно было свершиться, если для этого даже потребовалось бы, чтобы Терек повернул в горы.

— Я остаюсь, отец.

Умар облегченно вздохнул, сказал, не глядя на сына:

— Спасибо, что не воспользовался моей минутной слабостью. — Подал сыну бурку, высматривая что-то вдали, обронил: — Нелегко тебе будет. Но повзрослеешь, поймешь, почему отец так поступил. — И, не замечая взывавшего к его отцовской любви взгляда Руслана, поправил вожжи, сурово добавил: — У тебя, у меня, у всех твоих предков — одна честь. Не забывай этого.

И уехал, оставив сына, тоскливо смотрящего ему вслед. Но останови он бедарку, позови его, пригласи сесть рядом, чтоб отправиться назад домой, — Руслан отказался бы. Но Руслану не грозило такое испытание, ибо отец не остановился. И, глядя на его широкую спину, Руслан вдруг почувствовал, что больше не увидит его, что и село, и двухъярусный хадзар, и мать с ее вечными жалобами на боль в пояснице, и братья, и красавец конь, и веселый гомон многочисленной семьи за длинным столом — все это осталось в прошлом. Бедарка быстро удалялась.

— Да оглянется ли он?! Сын же! — услышал Руслан удивленный голос Нади. Он не заметил, как она оказалась рядом. Оскорбленная за Руслана, девушка спросила: — Проштрафился ты?

— Не знаю, — искренне признался Руслан…

Глава двенадцатая

Те годы запечатлелись в памяти Руслана событиями, связанными с комбинатом. А все то, что касалось лично его, помнилось смутно и нечетко. Выходило, что они, строители, только о комбинате и думали, хотя, конечно, это неправда. Что было, то было: все разговоры их начинались и завершались стандартной фразой: «Вот пустим комбинат…» На собраниях, летучках, митингах разговоры были те же. Правда, говорили еще: «Молодцы, всем надо брать пример с вас…» — или: «Как вам не совестно, сдерживаете темпы, вот из-за таких, как вы…»

Наперегонки бегали по мосткам вверх-вниз, таская корзины, набитые доверху кирпичами или заполненные раствором. Кто больше сделает рейсов, того и провозглашали ударником. Руслан не раз видел свое имена плакатах-«молниях». Гордо шел мимо красовавшейся фамилии «Гагаев», делая вид, что не придает этому факту особого значения. А у самого внутри волна радости разливалась по всему телу, опьяняя и радуя.