Прикосновение

Итак, он беспокоился о Джуд Эймос, но это не означало, что он должен был поступать под воздействием этого чувства. Честно говоря, это была бы самая большая глупость, которую он мог сделать. И не просто потому, что Джуд была не из тех женщин, с которыми мужчина мог вести себя легкомысленно ради собственного удовольствия. Джуд была женщиной, предназначенной для семейной жизни. И в дополнение ко всему этому они оба непроизвольно оказались в сложной ситуации — Джуд была одной из тех, кого он должен был заставить замолчать.

Долтону заплатили за то, чтобы он расчистил для Джемисона путь к обладанию всей долиной. Это означало, что нужно выгнать тех, кто уже владел этими землями, и среди них была Джуд. И в самом худшем случае простого давления могло оказаться недостаточно.

Как мог Долтон запугивать женщину, которая заботилась о нем, когда он был беспомощным, и, делая это, умудрилась вместе со своей семьей поселиться в его огрубевшем сердце? Если бы она получила деньги в обмен на свое милосердие, его совесть была бы чиста. И одно то, что у него еще сохранилась совесть, было для Долтона весьма удивительно. Он полагал, что утратил угрызения совести давным-давно, еще в детстве, когда его заставили понять жестокую правду жизни. Жизнь была работой за деньги, ничего не давалось бесплатно, и все нужно было заработать.

У него была работа — работа на Джемисона. Долтон дал свое твердое слово и взял деньги. Его не касались мотивы поведения Джемисона, его права или даже моральная сторона дела. Услуги должны оплачиваться, долги нужно платить. Это был принцип, на котором основывалась его честность, один из тех принципов, от которых Долтон не мог отступить — даже под воздействием эмоций, а он поклялся, что чувства никогда не будут вмешиваться в его профессиональные дела.

Закончив раздеваться, Долтон вытянулся на огромной мягкой кровати. Его чувства к Джуд Эймос не должны были иметь отношения к его действиям. В мире, где мало что требовало чести, он пообещал не идти на компромисс со своей собственной. Честь была тем, чему он оставался верным в самые худшие времена, и сейчас он не мог поступиться ею — Даже ради женщины, которая никогда не приняла бы то, что он делал в прошлом и что готов был делать снова. Достойного отступления не было, и Долтону лучше всего было заниматься тем, для чего его наняли. А если Джуд упрямо вклинивалась в середину, это ее собственный выбор, неподвластный Долтону. Не он создал проблему, беспокоившую эту долину, но ему заплатили за то, чтобы он ее разрешил, и если Джуд не пошевелится, он проедет прямо по ней. Здесь не было места ничему личному.

— Ты видела, как они отступили перед ним? А у него не было вообще никакого оружия!

— Да, видела. — Натягивая через голову ночную рубашку на Сэмми, Джуд старалась сохранять спокойствие. Ей меньше всего хотелось выслушивать, как Сэмми обожествлял Долтона Макензи. — Сэмми, сиди спокойно и дай мне твою руку.

Облегчив ей задачу, его рука проскользнула в рукав, Джуд потянула рубашку вниз и увидела сияющие мечтательные глаза брата.

— Он молодчина, правда?

— Кто?

— Мак.

— Да, он молодчина, все правильно. А теперь иди спать. — Она подтолкнула Сэмми в спину, но он уперся.

— Он ведь пришел как раз вовремя.

Джуд и сама думала точно так же. Правда, она не спросила Долтона, как это получилось, что он появился там именно в тот самый момент. Возможно, он вышел, просто чтобы покурить, и услышал шум. Возможно. Возможно, он вышел вслед за ней и оставался позади, чтобы посмотреть, как она сама справится с грубиянами. Она совсем плохо справилась. Джуд не знала, что ее больше огорчило: что она не смогла противостоять им или что Долтон видел, как это ее расстроило. Джуд всегда боролась со своими обидчиками, без страха встречая их лицом к лицу, но этим вечером она испугалась, и, если бы Долтон не появился в тот момент, она убежала бы далеко и быстро, чтобы спастись от того ужаса, который охватил ее, когда она почувствовала, что беззащитна и бессильна против них. И тогда могло бы произойти что-нибудь ужасное: они могли бы побить Сэмми — или еще хуже; они могли бы отколошматить ее своими грязными грубыми руками — или еще хуже, и никто ничего не услышал бы и не пришел бы на помощь. Она была парализована их наглыми угрозами, и этого чувства она никогда не забудет и никогда им не простит.