Прикосновение к человеку

— Оставь рыбку, скажи папе. — И, понимая, что мальчик занят только своим делом, несчастная мать в отчаянии заключила: — Уже не слышит!

Она в ужасе оглядывала все увеличивающееся расстояние от края причала до борта отваливающего судна, повторяла:

— Уже не слышит… Уже не слышит… Ну, — и она взяла мальчика за руку, — пошли!

Однако уйти она была не в силах, опять оглянулась, и почему-то только теперь стало видно, что она слегка под хмельком, лицо в слезах. Как живы иногда женские губы! Бедная — она думала, что нам не слышно ее слов, и негромко выкрикивала:

— Может все случиться, ах, может все случиться!

Дядька-рыбак смотрит на нее молча, в глазах тоска и недоумение. А я слышу слова, доносящиеся с причала:

— Я люблю тебя… Я очень тебя… — Женщина не закончила, и рыбак кричит ей:

— Пиши, не делай жизнь труднее!

И женщина не то говорит ему, не то вздыхает, не то кричит, уже не обращая внимания, слышат ее или не слышат:

— Приедем домой, я посмотрю на вещички — и сейчас же обратно сюда. Ей-богу! А тебя нет… ей-богу!

Который раз я замечаю, как удивительно меняется лицо от движения губ. Удивительно! Ее лицо от шевеления губ, от слов отчаянья то трогательно-женственно, то вдруг — и это неприятно видеть — его искажает гримаса страданья: губы скривились, приподнялись брови.

Мальчик снова готовится «еще раз убить рыбку». Теперь он бросает в воду камешек за камешком, но вдруг малыш не выдержал, взревел и тоже начинает повторять быстро-быстро:

— Возвращайся скорее… Папа, ты скорее…

«Урицкий» дал самый малый ход, женщина еще успевает крикнуть:

— Умоляю тебя: не выходи на слип в волну!

Рыбак очнулся, поднял на меня глаза, и я почувствовал, что мне нужно заговорить с ним; я сказал утвердительно:

— Тралмастер!

— Точно, не ошиблись. Знаете меня, что ли?

— Нет, не знаю, догадался.

— Я тралмастер. Четвертый год. И третий раз возвращаюсь на траулер. Привычка. И так трудно, и так трудно, — не совсем вразумительно сказал он, но пояснил: — И в море и без моря. Все мы как сумасшедшие…

Траловый мастер оглянулся на берега. Тот причал, где долго махали разными платочками и косынками, заваливала сопка.

Мне казалось, что траловый мастер хочет еще сказать что-то, я ждал — и не ошибся.

— Неправильно считают, что женщина мельчит жизнь, — сказал он.

— Мельчит? Правильно я вас понял?

— Да, мельчит. Правильно. Так сказал один.

— Кто это сказал?

— Есть кто. Один философ, — с усмешкой отвечал мастер. — Ну нет, не настоящий, не в книге, а так, за коньячком… Не согласны? Я тоже не согласный. Как так — мельчит? Вот признаюсь вам хоть сейчас. Забывает человек, что у него есть душа, а тут вдруг расширяет тебя всего — не то тоска, не то радость. Видали? Это жена моя. А мальчик — сын. За пацана не беспокоюсь, при ней он не собьется. А за нее бывает страшно. Даже жарко — так страшно. Ведь видали ее, а? Видали? Молодая. А какая у нее жизнь, по восемь месяцев скучает. И правильно воскликнула: «Все может случиться!» Как скулит! Я-то ведь знаю. Признаюсь вам, бывает даже неловко. Рыба идет, рукавчиком махнуть некогда, а она шлет по радио телеграмму за телеграммой: «Обними меня». Дескать, обними ее в океане, обними, когда идет рыба. А? Слыхано ли дело. — Тралмастер добродушно улыбнулся, продолжал: — Перед нами извлеченный трал, хочешь — подтягивай колбасу лебедкой, хочешь — гуляй, как по киту, — такой тугой, огромный, черт знает что, чудовищный! А она: «Обними меня». И рад бы — да что… А рыбы нет — и в тебе жизни нет… «Обними»… И откуда шлет!.. Ну ладно, разболтались. Не смейтесь, это я не всякому сказал бы, но я видел, как вы посматривали на нее, поверил вашим глазам. А? Может, и вас так просят? А?

«Урицкий» поворачивал и выходил из бухты в море. Покачивало все заметней.

Очень хорош в Находке выход из бухты в море!

Не забыть мне этих берегов, рассказанной здесь сцены, но — главное — светлого жизнеощущения, чувства отрадной его прочности, неразлучимой с любым прикосновением к добру, к любви.

В наступающих сумерках уже высыпали между сопок огни города, тут и там лучились нарядные портовые огни, маяки и створы, и вода зыбилась, переливаясь золотым отблеском.

ВЕТВИ И ВОЛНЫ

Странные открытия бывают в путешествии: не только проливы, острова, неведомые прежде птицы, — вдруг совершено открытие в самой твоей душе. И это открытие, думается мне, для тебя самое важное и интересное. Вдруг память возвращает прозрачно-чистые или туманные картины прежней жизни, и вновь пробирают тебя забытые ощущения — холодные или жгучие…

Так случилось здесь со мною.

Дело в том, что в туманах Охотского моря я уже бывал, бывал на этих серых берегах.

Очень давно, в тридцатых годах, осваивая акватории наших восточных морей из большой Океанской семьи, ходили в эти воды первые корабли и подводные лодки нарождающегося Тихоокеанского флота. С первыми моряками-тихоокеанцами ходил и я, в то время молодой бравый корреспондент военной газеты. Было очень интересно: новые курсы, новые карты, новые, часто рискованные, испытания.

Нынешних портов не было, хорошо — если был готовый причал, два-три домика на берегу.