Прикосновение к человеку

— Кажется, пройдем аккуратно. — Дорофеев выглянул из рубки, как машинист из окна паровоза. Шрам от осколочного ранения на его свежем лице заметно побледнел.

Ершов только повел плечом.

Со спущенными ремнями на фуражках мы рассматривали в бинокли отлоги холмов Северной стороны, дачные домики: именно оттуда стреляли обычно немецкие батареи. Но сейчас по всей прибрежной полосе было спокойно. Бой наблюдался дальше, за Инкерманскими высотами.

— Кажется, пройдем, — сказал еще кто-то.

Все гудело и вздрагивало. Сверкающая пена бушевала за кормой.

И вдруг по корме взметнулись три одновременных всплеска.

Корабль бежал быстрее, чем распадались эти серые водяные столбы.

Следующие всплески легли по курсу и ближе. Стреляла восьмидюймовая артиллерия. Одного удачного попадания такого снаряда было бы вполне достаточно.

СЕВАСТОПОЛЬ В МАЕ

Тяжелые боновые заграждения всколыхнулись и поднялись метра на два, когда «Скиф» пронесся в их ворота. Нет, это не был спокойный, мирный приход в бухту, позволяющий рассмотреть и беретики, и купальщиков на берегу, и даже знакомое желанное окно.

В слегка затуманенной, уходящей далеко-далеко, просторной Северной бухте не было на бочках черноморских крейсеров. Как пустынно и как много воды! Под низкими колоннами Интернациональной пристани безлюдно. Где-то неподалеку, потрясая воздух, прогрохотали взрывы. У самого берега взметнулся столб грязи, еще несколько снарядов легло перед нами уже в бухте.

Брызги над форштевнем корабля стояли такой густой массой, что солнце, только-только взойдя, внезапно образовало летучую радугу. И с этой воинственной радугой перед форштевнем, как бы настигая ее, «Скиф» лихо ушел от грозной батареи. Только один осколок пробил борт в каюте артиллериста Боровика.

В каюте у стола сидел друг Боровика и мой знакомый инженер Морзавода, тот самый, через которого я получил в Батуми письмо от Юлии Львовны. Осколок вошел ему в грудь. «Смерть на войне не трогает воображения…» Так ли это? Забуду многое — не забуду этих носилок с телом, прикрытым брезентом, единственной на этот раз жертвы.

Ребята с Донбасса отведали хорошего ветерка.

Между тем у причала уже толпились матросы и политработники, интенданты — начальники боепитания частей. И едва сошел на причал последний красноармеец десанта, гремя подвешенной сбоку каской, как уже взбегали на корабль люди, с нетерпением ожидающие писем, ящиков с боеприпасом, огромных мясных туш. На берегу ворчат и гудят автомашины, но что-то уже загорелось, опять где-то поблизости прогрохотали взрывы, у самого берега опять взметнулся столб грязи.

— Четырнадцать пожаров, — слышу я у себя над ухом голос Дорофеева.

— Каких пожаров?

— На берегу. Пока входили, я насчитал четырнадцать пожаров, — говорит Дорофеев.

При встрече с командиром корабля командующий флотом пожал Ершову руку и поблагодарил всех нас за образцовое выполнение задачи.

Командующий наблюдал наш маневр с ФКП.

По утрам, на восходе солнца, вице-адмирал выходил из флагманского КП — бетонированных штолен в скале под улицей Ленина. Он поднимался по узкому крутому трапу, исхоженному поколениями моряков, и осматривал с холма порт, Корабельную, берега за опустевшей Северной бухтой.

Вдали, за братской могилой, на Северной стороне шли бои. Беспрерывно гремела артиллерия в стороне Балаклавы, на нашем правом фланге. Никогда не рассеивались дым и пыль за Сапун-горой на Мекензиевых высотах. Там стояли бригады морской пехоты Потапова, Жадилова, Гарпищенко. На Малаховом кургане была поставлена батарея из пушек затонувшей «Червоной Украины».

Все чаще завывал над Севастополем сигнал базовой воздушной тревоги. Однако торговали книжные магазины, в школах учились дети, вблизи от бомбоубежищ, по дворам и на клумбах бульваров, пробивалась зелень ранних овощей…

Так было еще вчера, а сегодня? Как известно, зеленый цвет — цвет надежды. Но листья деревьев были серыми от пыли, вздымаемой бомбами, лишь иногда в деревянном ящике у окна чьей-то квартиры бледно зеленел стручок молодого лука.

У панелей выстраивались очереди женщин, они ждали походной кухни или грузовика с пайковым хлебом. Взрывы приближались. Женщины рассеялись, улица опустела. Но бомбежка прекратилась, и очередь снова выстроилась.

Густо заселились древние катакомбы Инкерманского монастыря. Под улицей Ленина и в районе базара отрывались новые штольни. Многие из этих катакомб были найдены и восстановлены по планам, сохранившимся со времен первой Севастопольской обороны. В штольнях, пещерах и катакомбах шумели примусы, слышались детские голоса, но по нужде люди выходили обязательно вдвоем: один ранен — другой поможет ему.

На Ленинской работала гарнизонная прачечная, и ее клиенты говорили, что в прежнее время никогда не удавалось получать так быстро хорошо выстиранное белье, так тщательно заштопанные носки.