Прикосновение к идолам

Сен-Лоран дарил ей много вещей и бывал польщен, когда она появлялась в его туалете. Фиолетовые бархатные брюки, синий с серебром казакин, блузы с рукавами-пуфами, высокие браслеты, пояса из перьев… И тем не менее — «о какой моде может идти речь в мои годы?» — спросила его ЛЮ, когда он помогал ей надеть суконное пальто цвета бордо, отделанное сутажем. Но он ответил, что есть женщины, которые живут вне моды. К ним он относил Катрин Денёв, Марлен Дитрих и теперь вот Лилю Брик.

Его платье — это не только элегантная одежда, но и произведение искусства. Например, он сочиняет туалет, который надевают всего лишь раз. Так было с писательницей Маргерит Юрсенар, когда ее принимали в академики, — художник высоко ценил ее творчество. Они затрагивали в своих беседах самые неожиданные темы: так они подолгу говорили о Мисиме, японском писателе и самурае, который сделал себе харакири, что сильно потрясло Сен-Лорана. И это платье для Маргерит Юрсенар — его признательность писательнице. Сегодня оно в Парижском музее Моды, где работам Сен-Лорана отдан целый этаж. Это многое значит — в Париже, этой столице музеев, открыли экспозицию при жизни художника. Не выставку, а именно музей, ибо там все вещи — произведения искусства. Ходишь из зала в зал и видишь, как меняется время, как меняется мода, но как неизменен вкус мастера. Это замечательно интересно.

К 85-летию Лили Юрьевны Ив Сен-Лоран сочинил платье, которое она надела один раз, в свой день рождения, как было задумано художником. В дальнейшем его ожидала честь экспонироваться в музее Моды Ив Сен-Лорана на улице Риволи, подобно костюму Маргерит Юрсенар. Но у платья Лили Брик оказалась иная, живая судьба.

Алле Демидовой предстояло впервые прочитать с эстрады запрещенный «Реквием» Анны Ахматовой. В чем выступать? Концертное платье для такого трагического произведения не подходит. В простом житейском тоже не выйдешь. Сшить — но что? Думали, прикидывали — и решили попробовать именно это платье Сен-Лорана.

Алла Демидова вообще очень костюмогенична и умеет придавать образность самым неожиданным вещам, которые останавливают ее внимание, но… «Реквием» и платье «от кутюр»? Примерили — оказалось и концертно, и строго. Торжественность и печаль сквозили и в прямом жакете, вызывавшем отдаленные ассоциации с ватником, и в глубоких складках колокола юбки… Все было в разных фактурах и оттенках черного.

И пусть с неподвижных и каменных век,
Как слезы струится подтаявший снег…

Во многих странах читала Демидова «Реквием» и, конечно, во Франции. Французы с глубоким пиэтетом отнеслись к концерту — прежде всего из-за подвига самой Ахматовой. Но Париж всегда Париж: в буклете, конечно, рассказали историю платья Лили Брик, так неожиданно послужившего трагической поэме Ахматовой.

Ив Сен-Лоран был очень огорчен смертью ЛЮ. Он был нарасхват, когда приехал в Москву на свою выставку, но все же выбрал время, пришел в квартиру, где она провела последние годы. Долго стоял возле ее скульптурного автопортрета. Очень понравился ему ее акварельный портрет работы Тышлера, рисунки которого он знал благодаря ей. Он положил цветы на кресло, где она любила сидеть, и немного побыл в комнате один.

Подмосковное поле

Читая ее дневник, я наткнулся на запись от 4.6.1930 г.: «Приснился сон — я сержусь на Володю за то, что он застрелился, а он так ласково вкладывает мне в руку крошечный пистолет и говорит: «все равно ты то же самое сделаешь».

Меня эта запись поразила. ЛЮ о ней никогда не упоминала, видимо, она ее не помнила. Но сон оказался вещим.

К смерти она относилась философски. «Ничего не поделаешь — все умирают и мы умрем». И хотя как-то сказала мне: «Неважно, как умереть — важно, как жить», она свою смерть заранее предусмотрела: «Я умереть не боюсь, у меня кое-что припасено. Я боюсь только, вдруг случится инсульт и я не сумею принять это «кое-что».

Тогда я на это не обратил внимания, об этих словах все забыли. Но не она.

12 мая 1978 года, рано утром, ЛЮ упала возле кровати и сломала шейку бедра. В преклонном возрасте — а ей было почти 87 лет — это не заживает, и больной обречен на постельный режим. От операции она решительно отказалась.

Летом мы перевезли ее на дачу в Переделкино. Там было просторнее, свежий воздух, густо цвела сирень. Уход за ней был прекрасный, но она не чувствовала улучшения и становилась все грустнее и грустнее. Однажды вечером я услышал: «Знаешь, сегодня я впервые в жизни не взглянула на себя в зеркало». Оставаясь сама собою и при тяжком недуге, она страдала от того, что не могла покрасить волосы или сделать макияж. Несмотря ни на что, поток людей меньше не стал. Гости сидели вокруг ее кровати, затем переходили к столу, где мы их угощали, а ЛЮ слабым голосом распоряжалась — что приготовить, что подать и даже какие тарелки поставить. Когда же она утомлялась, то без церемоний говорила: «Ну хорошо. До свидания».