Прикосновение к идолам (фрагмент)

Из моего дневника, 16 апреля 1978 года: "Ты будешь в Ереване? Я даже слышать не хочу, что ты не прилетишь ко мне в Тбилиси. Как тебе не стыдно?!" Мне стало стыдно, и после Еревана, где я участвовал в симпозиуме, я полетел к нему в Тбилиси. От проспекта Руставели круто вверх идет улочка Коте Месхи. Вхожу во двор, и сверху, перегнувшись через перила, мне радостно улыбается племянник Сережи Гаррик, парень лет пятнадцати: "Здравствуйте, дорогой Василий Васильевич, проходите!" А Сережа вместо "здравствуй" кричит на весь двор: "Вася, он не всегда такой согнутый, сейчас у него чирей в заднице!" Никакой тайны, и все соседи в восторге. В комнате я вижу мужчину, судя по всему, отца Гаррика, мужа Сережиной сестры. Он парикмахер. Садимся за стол, что-то едим. Парикмахер время от времени говорит: "Ну, я очень прошу, Сережа-джан". "Нет, нет и нет!" -- отрезает Сережа. Опять какой-то разговор, кипятят чай, кто-то приходит-уходит, мы чему-то смеемся, а парикмахер свое: "Ну, Сережа-джан, я умоляю тебя..." -- "Я же сказал -- ни за что!" И через час, уже и чай попили: "Ну, Сережа-джан, ну несколько слов!" "Никогда! Нет!" -- страстно кричит Сергей.

-- Чего он от тебя хочет? -- спрашиваю тихо.

-- Чтобы я сказал несколько слов по-армянски зарубежным слушателям.

-- А какое отношение он к ним имеет?

-- Да это же корреспондент армянского радио, он все пристает с интервью.

-- Господи, как в анекдоте. Я ведь думал, что это отец Гаррика -- он сидит за столом как дома да еще угощает меня...

-- Сам ты отец Гаррика, дурак. Он приехал за час до тебя, чтобы взять у меня интервью.

-- Так ответь на его вопросы, чего ты отнекиваешься?

-- Тебя еще не хватало меня уговаривать. Если хочешь, сам давай ему интервью.

-- И дам. Товарищ, как вас зовут? Давайте познакомимся, что вас интересует? Я вам все расскажу, всех заложу, будет очень интересная передача.

Он обрадовался, я ему наговорил про симпозиум, и мне потом пришел гонорар "от армянского радио". Затем он меня стал спрашивать про Параджанова, я начал рассказывать, но тут Сереже стало скучно, он вмешался и долго, увлеченно говорил о плане своей постановки "Давида Сасунского" -- с интереснейшими подробностями. Я заслушался. Когда он замолчал, то корреспондент снова: "Ну, Сережа-джан, ну всего несколько слов по-армянски для зарубежных слушателей. Они так рады вашему возвращению, скажите только: "Я счастлив, что я в родном Тбилиси, здесь тепло, цветет персик", что-нибудь в этом духе. Но обязательно по-армянски. Два-три слова, умоляю". Сережа наконец соглашается, берет микрофон и говорит на чистом русском языке: "Моему освобождению помогли Лиля Брик и Луи Арагон. В благодарность за это я хочу вступить во Французскую коммунистическую партию!" Вот вам и "цветет персик".

На стене галереи висят ватник с номером и сапоги, его лагерная одежда. Она как-то специально закреплена -- экспонируется, -- и ее сразу замечают все, кто приходит. Сергей очень дорожит ватником, что не мешает ему каждый день всучивать его мацонщику. Тот с утра появляется во дворе, продавая мацони, дает Сереже банку, а денег не берет (да у того их и нет.)

-- Ну, тогда возьми мой ватник.

-- Зачем он мне? Да еще такой страшный.

-- Зато теплый.

-- А мне не холодно. Вай, ешь мацони и не морочь мне голову!

Мацонщик машет рукой и уходит, а Сережа аккуратно вешает ватник обратно. И так каждое утро. Его сестра Анна Иосифовна с семьей живет на этой же галерее, но отдельным хозяйством, не в силах совладать с Сережиной безалаберностью и добротой. "Все, что ему досталось от матери, он раздарил друзьям, -- жаловалась она мне. -- Видите эту вазу? (На полу стояла огромная, пугающая красотой ваза с изображением Мао Цзэ-дуна.) Так вот, их было две, вторая с портретом Сталина. Это были мои вазы, а Сержик вазу со Сталиным кому-то подарил. Ему, оказывается, противно видеть Сталина. Барин какой! Теперь Мао стоит один. Я запираю комнату, он и Мао способен подарить!" Но она жалеет его, приносит кастрюлю с супом, стирает и осуждает за расточительность. А Гаррик в восторге от дяди, похож на него и все время улыбается.

Вечером мы сидели за столом, было, конечно, много народу. Ужинали. Вдруг вбежала перепуганная Аня: "Сержик, там тебя спрашивает милиционер. Что ты опять натворил?" -- "Зови его сюда!" Все притихли, а "армянское радио" приготовило документы. Вошел милиционер, с ним какой-то тип в джинсовом костюме, с волосами, как у Анджелы Дэвис, и еще молодой человек, Эдик. Я их принял за понятых, но оказалось, что это друзья милиционера.

-- В чем дело?

-- Почему вы до сих пор не прописаны? Все готово, начальник каждый день ждет вас, а вы не являетесь. Обычно просители хотят прописаться, а милиция их не прописывает. А тут мы хотим прописать вас, а вы не прописываетесь. Так в Тбилиси не бывает.

-- И это все? А я думал, что вы по делу. Садитесь за стол. Нет, нет, пока вы стоите, я с вами и разговаривать не буду, тем более о прописке. Анджела Дэвис (так он окрестил джинсового гостя), вам что -- особое приглашение?