Прикосновение к идолам (фрагмент)

"Вскоре после тбилисского суда, -- рассказал Александр Атанесян, -- его пригласили в Госкино Грузии. "Мы готовы дать вам работу, снимайте что хотите, ищите сценарий. А пока, чтобы вы получали зарплату, мы назначим вас художественным руководителем на картину Манагадзе. (Манагадзе впервые увидел Сережу полгода спустя после сдачи своего фильма, и тот сказал со смехом: "Здравствуй, я у тебя худрук на картине!") Через несколько дней в кабинете министра Сергей что-то неуверенно предложил, сам колеблясь. Министр сказал, что хорошо бы поначалу ему сделать картину с кем-нибудь на пару, ведь он долго не стоял у аппарата... Министр желал ему добра и как мог деликатнее с ним говорил. В кабинете был знаменитый наш Додо Абашидзе, который тут же предложил Сереже сотрудничество, -- он запускался с "Сурамской крепостью". Это было очень благородно, ведь Додо понимал, что в случае провала будет виноват он, если наоборот -- решат, что это победа Параджанова.

Всю картину Сережа раскадровал своими руками, нарисовал каждый кадр -небольшой рисунок, чуть больше спичечного коробка. Он нарисует композицию и передает ее нам: "Вы такими каляками-маляками все окружите". Мы зачерчивали, подклеивали, вырезали -- словом, делали всю черновую работу. Потом он сверху просто пальцем -- помадой ли, маникюрным лаком, горчицей ли -- давал тональность. Весь фильм предстал в последовательности. К началу съемок Параджанов был абсолютно готов. Он -- да, но не мы. И вот почему. Сергей был совершенно непроизводственный человек, он знал, что хочет, но точно поставить нам задачу не мог. Мы не понимали, что от нас требует постановщик, и всегда опаздывали -- ассистенты, помрежи, бутафоры. Мы не могли не опоздать, ибо не знали, что у него в голове. Он видит готовый кадр, каждый из нас должен сделать маленькую деталь, но Параджанов не объясняет какую именно, и получаются неувязки, нервная обстановка и крик. Для него ясность творческой цели, для нас -- абсолютная неорганизованность. И съемки были сплошь и рядом мучительными. Он работал с сотрудниками по многу лет, хотя про одних говорил, что это разбойники, про других -- что "их видели уходящими в горы с двумя мешками денег" и прочую чушь. И все же он сам никогда не расставался с работниками, это они уходили от него. Редко, но уходили, не выдерживая необузданности его характера, даже коварства. Одного человека спросили: "Вот вы проработали с ним картину. Так какой же он, Параджанов?" -- "Вы видели когда-нибудь зло?" -- "Нет, как же можно зло -видеть?" -- "Можно. Зло -- это Параджанов". (Так же как и многие, знавшие Сережу, нисколько не удивляюсь этому суждению. Я не знаю почти ни одного друга Параджанова, которого на определенное время не разделяла бы с ним вражда, порожденная Сережиным поведением. Что было, то было. Но и они сегодня не поминают его лихом -- таков феномен Параджанова.)

Все костюмы Сережа делал своими руками. Шили их, конечно, портные, но он потом так драпировал, украшал и комбинировал, что получалось нечто ни на что не похожее. Больше вы нигде не увидите таких одежд, ни в одном фильме. В нем умер гениальный кутюрье. Впрочем, нет, не умер, поскольку костюмы, им сочиненные, остались навсегда в его фильмах. Только не надо искать в них исторической достоверности, школьники не будут по ним изучать эпоху. Достоверность его не интересовала, и курдский платок, повязанный на голове грузинской княжны, отлично уживался с туркменским тюльпеком, поверх которого была накинута узбекская паранджа задом наперед, а сбоку висела кисть, которой обычно подхватывают портьеры в буржуазных гостиных... По этим костюмам вы всегда узнаете его фильм, даже если это будет всего один кадр. Это не поэтический, не интеллектуальный, не абсурдистский и тем более не реалистический кинематограф, это -- "кинематограф Параджанова".

Однажды в перерыве между съемками я спросил его, что им движет, есть ли какая-то закономерность в том, что он снимает этот эпизод так, а не эдак? Он ответил поразительно: "Мной всю жизнь движет зависть. В молодости я завидовал красивым -- и стал обаятельным, я завидовал умным -- и стал неожиданным". Конечно, это была зависть особого, параджановского толка.