Прикосновение к идолам

Конечно, никто на студии, да и вообще среди режиссеров советского кино, не смог бы сделать того, что сделал он. Ни по кругозору, ни по знанию времени и материала, ни по эрудиции, авторитету и дипломатии. У министра обороны он достал самолет-салон и летал с Бертом Ланкастером по всей стране — комментарий шел от его имени. Ассистенты наносили текст для синхронного рассказа на огромные листы бумаги, держали их перед камерой, и Ланкастер читал, успешно имитируя импровизацию. Он не в силах был учить каждый день новый текст. А Кармен был в силах каждый день писать новый текст, согласовывать его с американцами и уточнять с нашими. Перелеты и съемки были изнурительными, но из поездки он вернулся свежий, подтянутый и, как всегда, элегантный, а съемочная группа, которая была гораздо моложе его, — словно после тяжелой болезни.

И вот, когда все было на мази, когда на руках были визы, чтобы лететь в Лондон перезаписывать серию…

…У него болело сердце, мучили бессонница и переутомление, но он каждый день приезжал в монтажную, где заканчивал последний фильм серии, и писал к нему текст. Фильм назывался «Реквием».

Последний раз я видел его тридцать лет спустя после того, как увидел впервые входящим в вестибюль студии. Теперь он медленно шел к двери в том же вестибюле, держась за сердце, с болезненным лицом. Его проводили под руки до машины. На другой день он работал дома над текстом со своими помощниками. Начался приступ, но он не разрешил вызвать неотложку, думал, что обойдется и на сей раз. К великому нашему горю — не обошлось. И когда дело стало совсем плохо, он согласился вызвать врача и потерял сознание. Навсегда.

Лидия Степанова, широко известная в узком кругу

Лика, Ликуня, Ликусеночек… Так звали ее родные и близкие друзья. Для всех остальных она была Лидия Ильинична Степанова.

Когда я пришел на студию в 1948 году, ей было около шестидесяти, она была на гребне успеха и делала большие картины. У нее был большой авторитет, ее любили те, кто с нею работал, очень ценило начальство на всех уровнях и завидовали бездарности. Про одного режиссера она сказала, что звезды при нем могут спать спокойно, ибо он их с неба не хватает. Это можно было сказать и про нее, но она хватала другие звезды — Сталинские премии. Их у нее было пять! Как у Ладыниной или Тарасовой — больше среди женщин такого количества не имел никто.

Небольшого роста, пучеглазая, стриженная под мальчика, она всегда была одета по моде. Работать Лидия Ильинична умела здорово, была семижильной, не боялась никаких трудностей и расстояний. Она окружала себя мастеровыми помощниками, умело их направляя, выжимая из них семь потов. И все ради пользы дела. В те годы картины требовали не особой выдумки и фантазии, а, наоборот, — стереотипа. Особенно в начале пятидесятых, когда по гениальному указанию великого кормчего стали снимать подряд все союзные республики. И если в «Киргизии» варили сталь, а в «Туркмении» не варили, то картину возвращали для переделок. Особенно это касалось скачек, которые Coco буквально обожал. Так вот, у Степановой все было так, как надо, и ее всем ставили в пример. Она ловко уловила требования украшательского искусства эпохи показухи и год за годом получала Сталинские премии. Лидия Ильинична всегда надевала все пять медалей, и говорили, что она в них спит. На работу она шла пешком, и все оглядывались на странную маленькую женщину, бряцающую золотыми наградами среди бела дня.

Будучи практикантом, я был приглашен ею на юбилейную картину «Имени Сталина» — о заводе ЗИС (ныне ЗИЛ), которому исполнилось тогда 25 лет. Меня зачислили ассистентом с окладом 900 рублей, я был счастлив и служил ей верой и правдой. Мы несколько раз были с нею в кабинете Лихачева, тогдашнего директора, чье имя носит завод ныне. Он разговаривал с нею очень почтительно, я же записывал нужные имена и цифры. Лихачев был умный, с чувством юмора мужик, одетый в китель — тогда подражали Сталину. Каждый раз был чай — «я чаевник, а вы, Лидия Ильинична?» Один раз было много вкусных черешен: «родные прислали». Вскоре после юбилея ЗИСа Лихачева по приказу Сталина сняли, и, встретив где-то Степанову, он сказал: «Никогда не празднуй юбилеев!» Я это запомнил и юбилеев боюсь, хотя отмечаю. Как только Coco откинул копыта, заводу присвоили имя Лихачева, которого к тому времени уже не было на свете. Так приходит мирская слава, задыхаясь и опаздывая.

Каждое утро мы приезжали в эти гигантские цеха, где и циклопы через час могли одуреть от грохота и копоти. Но не Степанова. Всегда элегантно одетая, она появлялась в кузнечном цеху буквально между молотом и наковальней, чтобы дать нам указания, все проверить и отчитать нерадивых. Она не чуралась грязной работы и, если кто-то медлил, нетерпеливо сама что-то переставляла или вытирала, спрашивая: «Никак не могу вспомнить, кто это сказал — и будешь в поте лица добывать хлеб свой… Вася, вы не помните?»