Прикосновение к идолам

Она составляла, тоже «в стол», поэтический словарь Маяковского. Лиля Юрьевна знала его творчество лучше кого бы то ни было и в совершенстве постигала все его новации. Не каждый, привыкший к традиционной поэзии, понимает — даже и сегодня — ранние стихи поэта. Еще до войны она задумала этот словарь где «каждому слову будет дана смысловая характеристика». Ей проделать эту работу было легче других, ибо каждая строка была выслушана ею в свое время с авторскими пояснениями. В бумагах ЛЮ сохранились записки, где она анализирует ранние стихи — заготовки для будущего «Словаря».

«ТЕАТРЫ»

Рассказ о влезших на подмосток
аршинной буквою графишь,
и зазывают в вечер с досок
зрачки малеванных афиш.

Автомобиль подкрасил губы

у бледной женщины Карьера,
а с прилетавших рвали шубы
два огневые фокстерьера.
и т. д.

«Поэт обращается к городу, — пишет ЛЮ. — Ты, город, рассказываешь аршинными буквами афиш о «влезших на подмосток», о подмостках театров и концертов… Афиши зазывают публику на вечерние представления.

Подъехавший автомобиль осветил яркими фарами проходящую женщину, и на мгновенье становятся видны ее красные губы. В вечерних сумерках эта женщина похожа на портрет художника Карьера, писавшего как бы смазанные, блеклые, будто в дымке портреты. Этот художник у нас не выставлялся и широкой публике не известен. С прилетевших в театры на автомобилях людей, снимали (рвали) шубы швейцары в золотых галунах, — похожие в своем рвении и угодливости на фокстерьеров, которые служат на задних лапах».

Подобных примеров много в сохранившихся тетрадях.

Запомнил я некоторые ее рассказы, впрямую не относящиеся к творчеству поэта: Вот только два.

«Однажды Лариса Рейснер читала Володе свои стихи. Понимая их никчемность и пустоту, она попросила его прочитать свои. Он охотно откликнулся, читал много, Рейснер пришла от стихов сначала в восторг, потом в экстаз, стала взахлеб хвалить стихи, потом безудержно его самого, глядя на него с обожанием. Поняв ее поведение по-своему, Володя пошел на нее, раскрыв объятья. Она гневно его оттолкнула и потом всем говорила, что Маяковский хотел ее изнасиловать. История вполне в ее истерическом духе. Володя очень обиделся».

«Какая подлая брехня! — сказала ЛЮ, прочитав воспоминания Бунина о Маяковском. — Ничего даже приблизительно верного, ни единого слова. Пишет, что Маяковский на каком-то банкете хватал еду с чужих тарелок и ел руками… И это — когда все знают, как Володя был болезненно брезглив и чистоплотен. Он ставил свой бокал на шкаф, чтобы никто не мог до него дотянуться и отхлебнуть. В поездки он брал столовые приборы в кожаном футляре, всегда носил в кармане маленькую мыльницу, чтобы после неприятного рукопожатия можно было вымыть руки. А тут — хватал еду с чужих тарелок!»

У ЛЮ было удивительное чутье на все новое, талантливое, на людей незаурядных. Когорта предвоенных молодых поэтов Борис Слуцкий, Михаил Львовский, Павел Коган, Михаил Кульчицкий… Она их выделила и они инстинктивно тянулись к ней — к музе поэта, которого они боготворили. Неизвестные, молодые, беспечные студенты бывали у нее в доме, читали ей стихи, разговаривали о поэзии, она их всегда вкусно угощала. Я был подросток, а они уже юноши, в разговоры я не вмешивался, помню, что бывало шумно, весело, но безалаберности студенческих вечеринок не было, видно, Лиля Юрьевна как-то их сдерживала. И хотя они много ели — она видела, что студенты голодны и накладывала им огромные порции — за столом они вели себя деликатно, никаких окурков в тарелке и водку пили только тогда, когда она им предлагала. Те, кто вернулся с войны, продолжали дружить с ЛЮ до конца дней.

В бумагах сохранилась копия письма Михаила Кульчицкого родителям, где он, в частности, писал:

«3.12.40. Сейчас 12 часов ночи, вернулся из гостей. Я пришел к Лиле Брик в 8 вечера. Был чай с творожным пирогом, сардины, котлеты, паштет и графин водки на апельсиновых корках. Жаль, что в конверте ничего этого нельзя послать… Я читал и мне сказали, что в этом доме от стихов в любом количестве не устают, и просили еще и еще, и я уже не знал, что читать, и прочел кусочек из последней поэмы. Читал я и Слуцкого, Львовского и Кауфмана, которые тоже понравились, и все говорили, что я читаю лучше, чем Асеев… и что Маяковский меня бы не отпускал от себя».

Когда Кульчицкого призвали на фронт, он по дороге на сборный пункт пришел к ЛЮ попрощаться и прочитал ей стихотворение, сочиненное ночью:

Мечтатель, фантазер, лентяй — завистник!
Что? пули в каску безопасней капель?
И всадники проносятся от свиста
Вертящихся пропеллерами сабель?

И т. д. — стихи эти часто публикуются.