Прикосновение к идолам

Этот дамский портсигар (вовсе не желтого металла, а чисто золотой) был подарен Примаковым Лиле Юрьевне, она тогда курила.

«Николаша» — это Николай Второй. «Самое дорогое существо» — Матильда Кшесинская. В ее особняке во время революции был реквизирован подарок царя (лозунг тех лет — «грабь награбленное»), а потом советская власть награждала награбленным своих героев.

В конечном счете дважды реквизированный — у Матильды Кшесинской и у Лили Брик — золотой портсигар исчез навсегда в недрах НКВД.

Сегодня о Примакове написаны книги, сняты фильмы. В Киеве его именем были названы улица, парк, поставлен памятник. «Тебе, Лиличка, на роду написаны памятники», — сказала ей по этому поводу Эльза.

В 1977 году я с большими осторожностями принес ей «Континент», где она прочитала у Роя Медведева: «Просматривая подготовленные Ежовым списки для ареста тех или иных деятелей партии или деятелей культуры, Сталин иногда вычеркивал те или иные фамилии, вовсе не интересуясь — какие обвинения выдвинуты против данных лиц. Так, из списка литераторов, подготовленного на предмет ареста, он вычеркнул Л. Брик. «Не будем трогать жену Маяковского», сказал он при этом». ЛЮ была потрясена.

Как известно, Советская власть умела хорошо расправляться не только с врагами или невиновными, но и с теми, кто верно ей служил. Так, после смерти Маяковского его почти перестали печатать. Люди, которые при жизни ненавидели его, сидели на тех же местах и, как могли, старались, чтобы исчезла сама память о поэте. Сочинения выходили медленно и очень маленьким тиражом. Статей о Маяковском не печатали, чтение его стихов с эстрады не поощрялось.

ЛЮ тщетно стучалась в каменную бюрократическую стену и, не видя другого выхода, написала обо всем Сталину. И на ее письме Сталин начертал резолюцию, которая стала хрестоматийной и дала возможность издавать поэта. Это было в 35-м году. Прошло пятьдесят лет (!) прежде чем во время перестройки опубликовали ее письмо. Полвека оно почему-то держалось в тайне.

Моя мать, которая была всему этому свидетельницей, вспоминала: «Мы все, то есть все друзья, знали об этом письме. Написать его было нетрудно — трудно было доставить адресату. Миллионы писем посылались в те годы Сталину. Прочитывались им единицы. Надеялись на помощь Примакова. Он тогда был заместителем командующего Ленинградским округом и был непосредственно связан с секретариатом Сталина. Усилия его увенчались успехом — Сталин прочел письмо и написал резолюцию прямо на письме. В тот же день оно было доставлено Н. Ежову, будущему наркому НКВД. Он тогда работал в ЦК, вызвал к себе ЛЮ и дал ей списать резолюцию Сталина:

«Тов. Ежов, очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям — преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны. Свяжитесь с ней (с Брик) или вызовите ее в Москву. Привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится — я готов. Привет! И. Сталин».

Так началось посмертное признание Маяковского. Но бум, который поднялся, стал, по словам Пастернака, второй смертью поэта: его принялись насильственно насаждать, точно картофель при Екатерине.

ЛЮ была рада, что Маяковского печатают, и она с энтузиазмом помогала создавать музей, редактировала его книги, составляла сборники и т. п. «Что хорошего, если поэта не издают?

Пусть побольше печатают, — говорила она. — И пусть читают кто что захочет: одни лирику, другие сатиру, третьи пьесы… Лично я — ранние стихи». Позднее ЛЮ рассказывала: «Письмо мое помогло, хотя… По обычаям того времени Маяковского начали подавать тенденциозно, однобоко, кастрировали его. Похвала Сталина вызвала кучу фальшивых книг о нем. И этого куцого Маяковского «насильственно внедряли» — в этом Пастернак прав».

Я был свидетелем такого случая — дело было в Переделкино в конце пятидесятых. ЛЮ и Кирсанов, гуляя, шли мимо дачи Пастернака и заметили его в саду с лопатой в руках.

— Бог в помощь! — крикнул Кирсанов.

Пастернак улыбнулся, подошел к забору, поздоровался, он был рад увидеть ЛЮ и Кирсанова. Все немного пошутили и Кирсанов спросил, что он такое сажает? Выяснилось, что не сажает, а окучивает картошку, несколько кустов. Тут ЛЮ заметила:

— Интересно, Боря, что б ты сейчас окучивал, если бы Екатерина насильно не ввела картошку на Руси? И что бы мы ели всю жизнь? Выходит, она была провидицей.

Я замер, но неловкость не состоялась, все рассмеялись и разошлись. И лишь подходя к дому, Кирсанов не удержался:

— Эк вы его, Лиличка…

— Я его «эк», как вы выражаетесь, лишь с глазу на глаз, а он Володю — на весь мир.

Она глубоко лично воспринимала обиды, наносимые Маяковскому.

Сегодня многие спрашивают — как Лиля Юрьевна увязывала резолюцию Сталина о Маяковском и вскоре, по его же приказу, расстрел Примакова? За первое она должна была быть благодарна диктатору, за второе — ненавидеть.