Прикосновение к любви

— Все в порядке. — И опять не спросил, где она была, и мгновение примирения, которого она с таким напряжением ожидала, улетучилось.

— Такой неудачный день? — спросила Эмма, желая разговорить его.

— Да нет, обычный. Впрочем, похоже, я опять ввязался в обреченную битву.

Последовала долгая пауза, во время которой Эмме почудилось, будто Марк хочет что-то сказать ей. Но когда он снова заговорил, оказалось, что это совсем не те слова, которых она ожидала.

— Я сегодня обедал с Лиз.

— С Лиз?

— Лиз Ситон. Знаешь, педиатр. Ты однажды ее видела.

— А.

— Не помнишь?

— Да, не помню, чтобы встречалась с ней. Но имя мне знакомо. Ты время от времени ее упоминаешь.

— Правда?

— Да. Такое ощущение, что это имя постоянно всплывает. Ты ведь часто с ней видишься? За обедом и не только?

— Не, не часто. Даже редко.

— Забавно, не правда ли?

— Что забавно?

— Забавно, что ты так много о ней говоришь, если почти с ней не видишься.

— Не так уж много я о ней говорю.

— А почему вообще вспомнил о ней? За обедом случилось что-то необычное?

— Нет, мы просто пообедали, только и всего.

— Тогда зачем об этом говорить? Это самая неотложная вещь, которую тебе понадобилось сказать мне в час ночи, хотя мы не разговаривали весь день?

Марк высвободился из ее объятий, которые и без того уже стали отчужденными, и приподнялся на локтях.

— Ради бога, Эмма, я просто поддерживаю разговор. Я рассказываю, как провел день, это ведь совершенно естественная штука для мужа и жены. Ведь это разумно? Я хочу сказать, что было бы неплохо, если бы и ты так поступала, хоть изредка. Расскажи мне что-нибудь. Расскажи, как ты провела день. Где ты обедала?

— Ничего особенного в моем обеде не было. Съела несколько сандвичей в Мемориальном парке, — ответила Эмма после недолгого, но отчетливого замешательства. Испугавшись тишины, которая грозила повиснуть сразу после ее слов, она добавила: — Мне хотелось подумать.

— Подумать? О чем?

— Об одном деле.

— Понятно. Интересное дело?

— Да. Да, интересное.

Эмма никогда не испытывала меньшего интереса ни к делу Робина, ни к ходатайствам в этой связи, чем в тот момент. Это равнодушие не исчезло и к утру, а потому она читала письмо Теда, которое пришло после завтрака, с утомленным отсутствием любопытства и разочарования, которое еще несколько дней назад было бы немыслимо.

«Буковая роща»,

подъем Бельвью 34,

Уокингем, Суррей

Уважаемая миссис Фицпатрик, Прежде всего приношу свои извинения за промедление с этим письмом. Можете быть уверены, что причиной тому, и единственной причиной, является та серьезность, с которой я подошел к Вашей просьбе предоставить информацию.

Известия о Робине, как Вы, вне всякого сомнения, понимаете, оказались для меня настоящим потрясением. Я все еще содрогаюсь от мысли, что мы вместе выпивали, — и, что еще хуже, он сидел на месте пассажира в моей машине — всего за несколько часов, даже минут до того, как он совершил этот чудовищный проступок (хотя, разумеется, следует помнить, что человек невиновен, пока не будет доказано обратное). Возможно, такое суждение покажется невеликодушным по отношению к человеку, которого, как я по наивности своей считал, я хорошо знаю, но, видите ли, этому имеется простое объяснение — у меня самого есть сын.

Думаю, я, сам того не сознавая, уже изложил причины того, почему я отказываюсь свидетельствовать в пользу Робина. (Наверное, мне следует Вам сообщить, что я дам аналогичный ответ и мистеру Барнсу, который, как Вы, вероятно, знаете, поддерживает обвинение.) Я чувствую свою близкую причастность к событиям того ужасного дня и вряд ли сумею достичь необходимой степени отстраненности. Моя жена со мной согласна, и я не сомневаюсь, что и Вы, будучи женщиной, меня поймете.