Прикосновение к вечности

- Через три с половиной года после своего открытия, - вымолвил Корбюзье, - он погиб в автомобильной катастрофе. Я вспоминаю свою студенческую юность, тогда мостовая целиком принадлежала пешеходу: на ней можно было стоять, разговаривать, петь. Мимо тихо проплывали омнибусы, влекомые лошадьми.

- Вижу картину, создаваемую твоей мыслью...

- Но вот появился автомобиль. И за каких-нибудь несколько лет человек стал похож на затравленного зверя, в городах словно воцарился панический вопль: "Спасайся кто может!" Лавина машин, хлынувшая в коридоры улиц, взрывчатка, брошенная в топку.

- Постой, - поспешно перебил Витрувий. - Ты, быть может, оговорился, упомянув о "лавине машин"? Что такое машина, чем она разнится от орудия и о происхождении и необходимости ее - обо всем этом я исчерпывающе сказал в своем трактате. Не будешь же ты оспаривать, что машина есть сложное и связное сочетание соединенных вместе деревянных - слышишь, Корбю, деревянных! - частей, обладающее огромными силами для передвижения тяжестей. Действует она посредством круговращения, основанного на искусстве. Разве не так? О какой же л а в и н е машин может идти речь?

- С тех пор как вы написали свой бессмертный трактат, Марк, почтительно и твердо произнес Корбюзье, - прошли тысячелетия. Не знаю, какой стала машина сейчас, а в мое время... Смотрите же... Вот водоотливная машина Георга Агриколы*, построенная спустя полтора тысячелетия после вас. Большая часть ее деталей - не из дерева, а из железа.

_______________

* Немецкий ученый (1494 - 1555).

Витрувий смутился:

- Ты доказал мою неправоту, и я не премину как можно быстрее признать это. Действительно, и водоподъемная машина Ктесибия* делалась не из дерева, а из меди. В ее основании ставили цилиндры с трубками, гладко выточенные на токарном станке... К тому же это не единственная машина, изобретение которой приписывают Ктесибию.

_______________

* Древнегреческий механик-изобретатель (около II - I вв. до н.

э.).

- Вы собирались упомянуть о водяных часах - клепсидрах?

- Ты хочешь сказать, Корбю, что это тоже машина?

- Именно. И о доме можно сказать: машина для жилья. Просто мы вкладывали в понятие "машина" гораздо более широкое содержание, чем вы, римляне. Смотрите: вот паровая машина. Ее маховик приводится в движение расширяющимся паром. А это прообраз автомобиля - паровая повозка Кюньо*. За нею паровоз, пароход, дирижабль, самолет, ракета. Автомобили вы уже видели... Теперь станки, подъемные краны, экскаваторы... Хватит, пожалуй? Хотя нет, вот еще одна машина - вычислительная.

_______________

* Никола Жозеф Кюньо (1725 - 1804), французский изобретатель.

- Мы пользовались для вычислений счетными досками - абаками, не от них ли она происходит?

- Как человек от простейших одноклеточных организмов. Судите сами, Марк: машина способна решать одновременно десятки математических задач, причем самостоятельно, без подсказки человека, и делает в секунду тысячи вычислений...

- О, Юпитер! - подавленно воскликнул Витрувий. - Поистине машина позволяет победить природу там, где эта природа побеждает нас... Не руководствуйся ум наш искусством, сил человеческих было бы недостаточно, чтобы придумать и изготовить столь могущественные машины. Но продолжай, прошу тебя.

Корбюзье положил руку на плечо Витрувия:

- Смотрите: машина сверкает перед нами полированными стальными дисками, сферами, цилиндрами. Она вызывает в нас душевное волнение, и одновременно в нашем сознании возникает множество ассоциаций: эти диски и сферы чем-то напоминают нам божества Древнего Египта или Конго.

Витрувий заговорил нерешительно:

- Только не сердись на меня, Корбю, за то, что решаюсь сказать тебе. Ты не веришь в бессмертных богов, но обожествляешь машины. Когда ты говоришь о них, в речи твоей различаю я то страх, то преклонение. Ты испытываешь к машине либо избыток веры, либо приступ неверия, переплетаешь симпатию с неприязнью.

- Наверное, это действительно так, - признал Ле Корбюзье. - Наш век противостоял четыремстам предшествующим векам. Предписывая свои условия нашему образу жизни, заставляя ум принять определенную систему правил, машина раздвинула рамки нашей жизни, вырыла пропасть между поколениями. Перед этой пропастью я и остановился поразмыслить: нужно молиться или проклинать?

- Жизнь сделалась для вас трудной?

- Стремительной, бурной, суровой, нередко - непосильной. Наша эпоха не допускала расслабления. Она утверждала себя в действии. Страсть к точности, доведенной до степени некоего идеала, поиск совершенства во всем - вот ее главная черта.

Витрувий сказал с волнением:

- Но это же, уверяю тебя, прекрасно! Великой мощи достигла твоя эпоха!

- Эта мощь напоминает грозовой поток, сметающий все на своем пути. У потока нет русла... Казалось бы, человек должен преисполниться какого-то особого энтузиазма. Но этого не происходит. Возникает лишь ощущение силы, удовольствие от своей причастности к этой силе, к этой мощи. Но оно съедаемо страхом за будущее. Гигантская, всесокрушающая, жестокая эволюция сожгла все мосты между нами и прошлым.

- Но - не будущим?