Прикосновение космоса

Несколько раз по всем каналам докладываем о работе двигателя, о его включении и продолжительности работы, о выключении... Но нас никто не слышит, вернее, нам никто не отвечает. На Земле хотят знать, что у нас происходит. И несмотря на то что мы далеко от территории нашей страны, специально находящийся в океане плавучий измерительный пункт (морской корабль) должен обеспечить связь Центра управления с нами в этот ответственный момент. Вот сейчас какой-то голос с этого судна сообщает, что наш доклад принят.

Ждем теперь момента разделения. Должно пройти более 10 минут, прежде чем корабль разделится на отсеки. Это время у экипажа ничем не занято: мы просто находимся в креслах, закрепленные привязной системой, посматриваем за приборами...

Вдруг «ба-бах!». Со всех сторон как будто застреляли пушки — это сработала пиротехника: произошло отделение спускаемого аппарата от других отсеков корабля. Спускаемый аппарат медленно покачнулся, и прямо перед нами появилась огромнейшая амбразура. Отстрелялся визир космонавта, и на месте прибора осталось лишь чистое стекло, там, где наши ноги, теперь появился дополнительный иллюминатор.

— Вот сейчас, Берци, контролируй, как пойдут развороты по крену, по тангажу...

Входим в атмосферу.

— Разделение произошло по программе,— докладываю на Землю.

Корабль чуть-чуть задрожал. Теперь начнут постепенно расти перегрузки. Всего этот участок длится около 9 минут. Вижу через правый иллюминатор — пока еще не закоптел — под нами Африка.

— Вот, Берци, сейчас смотри, появится пламя!

Сначала маленькие стремительные искры, потом короткие, а затем длинные языки пламени лижут весь иллюминатор.

— Командир,— говорит Берци,— мы сейчас с тобой в аду!

— В каком еще аду? А, ну конечно, это же раньше говорили, что только в аду возможен такой огонь. А мы с тобой в этой вот скорлупе летим сквозь него. Температура снаружи около двух тысяч градусов. А внутри отсека, смотри: какая была температура, такая и осталась. Потом поднимется все-таки немножко — на несколько градусов. А перегрузки растут! Действительно, правильно ты, Берци, заметил, мы с тобой как бы в аду. Только нас в этой «сковородке» от огромнейшей температуры защищает специальный теплоизолирующий слой...

Все сильнее прижимает к креслам. Продолжаем вести репортаж,— но нас сейчас не слышат: мы проходим ионизированный слой. Вокруг корабля плазма — она экранирует сигналы наших передатчиков. Скоро вновь восстановится связь.

Сильнее и сильнее нас вжимает в кресла. Руки лучше сейчас не поднимать, пусть бортовой журнал полежит между коленями. Вот как будто становится легче дышать. Наверное, прошли максимум перегрузки, начинается спад. Докладываю на Землю:

— Перегрузки уменьшаются. Максимум позади!

Сейчас нас должны уже слышать. Да, в самом деле отвечают:

— Принимаем вас.

— Самочувствие хорошее,— докладывает Берталан,— перегрузка падает!

— Перегрузка около двух единиц, возможно, около двух с половиной,— сообщаю я на Землю.

— Посмотри-ка в иллюминатор,— показывает Берталан.

— Совсем черный! Начинается шум, тряска.

— Берци, мы сейчас будто катимся с тобой по булыжной мостовой!

— Усиливается тряска,— говорит Берци,— перегрузка небольшая.

Такая тряска бывает всегда перед вводом основного парашюта. Длится она около минуты.

— Вот сейчас внимание, Берци! Будет хлопок, отстрел парашютного люка, а после этого — ввод парашюта.

Есть! Сильный хлопок, почти одновременно рывок. Наш корабль на чем-то повисает боком, его раскачивает из стороны в сторону.

— Так и должно быть, Берци. Это мы с тобой висим на парашюте. Потом еще перецепка будет: перейдем на симметричную подвеску. Все нормально. Самое главное, что парашют введен!

— Высота — пять с половиной километров,— сообщает радостно Берталан,— давление в кабине — пятьсот пятьдесят миллиметров ртутного столба, температура — двадцать четыре градуса.

Да, давление у нас тут, внутри, уменьшилось, потому что вскрылись дыхательные отверстия: кабина сообщается с наружной атмосферой, давление в ней чуть-чуть упало.

— «Орион»! Я — вертолет! Вижу вас, высота три тысячи метров. Иду за вами, затянитесь привязными ремнями.

— Берталан, подтяни ремни! Прими необходимую позу,— напоминаю я.

Ждем несколько секунд. Берталан все еще крутит головой, старается заглянуть в иллюминатор, который образовался на месте визира космонавта перед входом корабля в атмосферу.

И тут удар! Кувырок через голову... Нажимаю кнопку отстрела стренги парашюта, она находится у меня на ручке управления. Корабль куда-то летит... Еще удар! И мы лежим на правом боку, иллюминатором в сторону земли. Я вишу на ремнях над Берталаном. Он — подо мной. Отстреливаю крышку радиоантенны, докладываю:

— «Заря», я — «Орион»! Наш спускаемый аппарат произвел посадку. Самочувствие нормальное.

Земная тяжесть тянет вниз. Если я расстегну ремни, то упаду прямо на Берталана. А не отстегнувшись, не откроешь люк. Поэтому говорю:

— Берталан! Отстегивай свою привязную систему и открывай люк!

— Что? — переспрашивает он, по-видимому еще не придя в себя от радости. Я повторяю: