Прикосновение ненависти

— Я твоя. И всегда буду твоей. — Я практически задыхаюсь, готовая отдаться ему. Мои глаза блестят, в них появляется влага, и я не уверена, от чего мне хочется плакать — от всепоглощающей потребности быть его или от страха быть отвергнутой. В любом случае, я не хочу плакать перед ним, поэтому изо всех сил смаргиваю слезы.

Одна слезинка случайно вытекает, и Рен смотрит на нее, наблюдая, как она скатывается по моей щеке. Он даже не моргает, или, кажется, на него это не действует. Сейчас я даже не пытаюсь скрыть слезы. Какой в этом смысл?

Наклоняясь, он вытирает слезу с моей щеки, его теплые пальцы касаются моей холодной заплаканной кожи, заставляя меня дрожать.

— Не плачь, ангел. Ты не моя. Пока нет, но когда-нибудь станешь. Я буду тем мужчиной, который заберет все твое первое. Каждый год в твой день рождения, пока я не смогу заявить на тебя свои права полностью, я буду заявлять права на что-то, что будет для тебя впервые. В конце концов, ты будешь моей.

— Ты обещаешь? — Кричу я.

Он кивает.

— Обещаю, ангел. Твои первые разы — мои. Сохрани их для меня, потому что если я узнаю, что другой мужчина прикасался к тебе или забрал то, что принадлежит мне, я без колебаний убью его.

Любая нормальная девушка ахнула бы и попыталась убежать. Страх быть одержимой таким способом привел бы их в ужас. У меня все было наоборот.

Я боялась быть кем угодно, только не его.

Из меня вырывается сдавленный всхлип, и воспоминание превращается в дым между моими пальцами. Я подношу дрожащий палец к губам.

Я почти чувствую его губы на своих, если сосредоточусь на воспоминании достаточно сильно. Но это все, что у меня осталось от него.

Воспоминания.

Возможно, мой брат прав. Как долго я буду смотреть на доказательства, которые прямо передо мной, и притворяться, что их не существует?

Я не знаю, но возлагаю на него все свои последние надежды, молюсь, чтобы он сдержал данное мне обещание, чтобы я могла продолжать верить, что он не хотел причинить нам боль.

6

РЕН

— Не делай этого, Рен, — требует Ривер. Я знал, что ему это не понравится, но я просто должен знать. — Что, если она рассказала своему отцу? Что, если у них есть люди, поджидающие тебя в туннелях?

— Она никому не говорила. — Я стараюсь говорить тихо. Возможно, я единственный, кто находится здесь, посреди леса, где нет ничего, кроме ветра и деревьев, чтобы подслушивать. Но я как никто другой знаю, насколько Ксандер Росси одержим заботой о безопасности своей семьи. Все еще существует вероятность того, что он расставил своих людей в этом районе.

— Ты не можешь знать этого наверняка.

Он прав. Не могу. И все же я достаточно уверен, чтобы рискнуть.

— Я перезвоню тебе, когда буду на пути домой. — Я вешаю трубку, прежде чем он успевает попытаться убедить меня не делать этого.

Засовывая телефон в карман, я опускаюсь на колени, смахиваю грязь и сухие листья с плоской металлической поверхности внизу. Мне требуется несколько секунд, чтобы найти защелку в темноте. Когда мне это наконец удается, я поворачиваю ее и поднимаю тяжелую металлическую дверь.

Загорается автоматическая лампочка, освещающая лестницу, ведущую в небольшой туннель внизу. Отсюда он кажется бесконечным, как будто проходит через центр земли, но я знаю по опыту, что так только кажется.

Я осторожно спускаюсь вниз, закрывая за собой люк.

Несколько минут спустя мои ботинки приземляются на бетонную площадку спасательного туннеля длиной в милю.

Все знают, что у Ксандера Росси есть эвакуационные туннели, проходящие под его резиденцией, но только Ксандер, его жена и его дети в курсе того, что эти очень специфические туннели ведут прямо в их личные покои.