Прикосновение невинных

— Мне бы хотелось найти способ отблагодарить и Полетт. Она указала мне путь к вам, и мне хотелось бы показать, что я ценю ее услугу. Где я могу ее найти?

Иза старалась, чтобы вопрос прозвучал как можно небрежнее, но горечь во рту сделала ее голос хриплым.

— Я уверен, в этом нет необходимости, — медленно ответил Фолд.

— О, но я… Мне бы хотелось помочь ей, показать, что я ценю ее помощь. Может быть, я могла бы помочь ей деньгами. Мне показалось, что она в этом нуждается.

— Это невероятно мило, Фиона — я могу называть вас по имени? — но… в действительности с ней все в порядке. Сейчас она куда-то переезжает. Сказать по правде, я даже не уверен, что знаю, где ее найти.

«Не настаивай, — приказывала она себе. — Не выдай себя излишним любопытством».

Изидора дрожала, понимая, что подошла очень близко к Полетт, и знала, что даром ей эту информацию не получить. Надо повременить, не спешить, не спугнуть, заплатить любую цену, чего бы он ни потребовал.

— Понимаю. Я думала, она работает на вас.

— Вы правы. Просто сейчас у нее небольшой отпуск. Вот что я вам скажу: оставьте записку. Она обязательно ее получит.

Значит, он знает, где Полетт! Фолд уже поглядывал на часы, собираясь вернуться в контору. Бросив последний взгляд на грудь Изы, он сказал:

— Я буду с нетерпением ждать завтрашнего вечера, Фиона.

Глаза открылись с трудом. Свет слепил, сбивал ее с толку, прошло несколько минут, прежде чем стало просыпаться сознание. Солнце яростно светило с небес, обрушиваясь на нее, прогоняя сны, пока она не проснулась окончательно и не поняла, что это всего лишь уличный фонарь, что идет унылый зимний дождик, а она лежит на земле, в вонючем дворе. Уборщики прошлись по Портобелло-роуд уже несколько часов назад, убрав весь рыночный мусор, кроме нее. Они перешли на другую сторону улицы, оставив ее лежать на ковре из капустных листьев и гнилых помидоров.

Она пыталась добраться до дому, но не смогла. Это сильнее нее, боль возвращалась, выкручивая суставы, ее как будто резали на кусочки тупым ножом, но дело не в физической боли, иначе она давно выжгла бы ее из себя раскаленным железом.

Она опустила голову, пытаясь уклониться от света, прожигающего мозг, и ветерка, холодившего щеки, но слишком плохо соображала, чтобы просто отодвинуться от фонаря. Она попыталась уйти в себя, спрятаться от ужаса окружающего ее мира, понимая, что собственный страх скоро опять набросится на нее.

Истощенные пальцы прикрыли лицо. На этот раз она похудела гораздо сильнее, чем в предыдущие разы. У нее прекратились месячные, хоть за это спасибо. Ей все чаще приходилось вести себя, как шлюхе, она вынуждена была спать со все большим количеством мужиков — ради денег, а уж беременность никак не входила в ее планы.

Ей становилось все хуже. Злой декабрьский дождь обрушился на нее, и она задрожала, зная, что новой битвы ей не выиграть. Ее разрывали чувство вины и боль, она не знала, что было страшнее, но, если чувство вины унять нельзя, физическую боль легко успокоить. Так что вина подождет. До завтра. Еще один раз, всего один.

Она с трудом сглотнула. Придется быстро найти мужчину, возможно, даже нескольких. Нет смысла снова пытаться что-нибудь украсть, в любом магазине ее замечали сразу же, как только она туда входила. Возможно, придется попытаться вернуться к отцу, но она уже обращалась к нему за помощью, а он даже не захотел дать ей денег, когда все узнал. Придется искать мужчину, но это совсем не просто теперь, когда от нее так ужасно пахнет, ее просто используют, оскорбят, изобьют и бросят в подворотне, не заплатив. Как сейчас.

Вот почему она вынуждена была идти на риск, покупая на улице неизвестно что у подозрительных дилеров, подвергая риску свою жизнь. В последний раз она не смогла даже добраться до собственной постели. В последний раз. Самый последний…

Ей станет лучше.

Она доберется до дому, вымоется, найдет партнера поприличнее, соберется, приведет себя в форму, справится с чувством вины и бросит все это. «Всего один, последний раз», — молила она.

Но нет, это будет преследовать ее вечно. Каждое дуновение ветерка будет подобно удару крыла хищной птицы, каждый солнечный луч будет впиваться в тело, как острые когти, каждый взрыв детского смеха прозвучит триумфальным воплем стервятника, а каждый новый рассвет будет приносить боль, раздирающую ее изнутри. Только в темноте, в щелях и закоулках мира, в вонючих дворах и подъездах находила она убежище от своих страхов, только там она могла отдохнуть.

Ее мир. Мир, в котором боль преображалась в наслаждение. Порошок. Он освобождал сознание. Порошок. Игла означала спасение. Порошок. Каждый укол в вену приносил освобождение. Но ей требовалось все больше порошка, чтобы время не обрушивало на нее безжалостные удары кнута…