Прикосновение (Пьесы)

М а т ь. И тебе не стыдно?

А г а м е й т и. А чего мне стыдиться? Я — бездельник, он — труженик. Вот пусть и поможет. Не все же только на себя работать, пусть и соседям пользу принесет.

О т е ц. Я вчера смотрел, какой он колодец себе отрыл — просто чудо!

А г а м е й т и. Несчастный!

М а т ь. Кто?

А г а м е й т и. Он.

М а т ь. Это еще почему?

А г а м е й т и. Здоровый молодой человек вместо того, чтобы жизнью наслаждаться, в земле копается. Ну ладно, вы старики, к земле вас потянуло, а он что?

М а т ь. Тебе этого не понять.

А г а м е й т и. Что правда, то правда, я этого понять не могу и никогда не понимал. Если найдется человек, который хоть раз видел, чтобы я когда-нибудь где-нибудь физическую работу выполнял — плюньте мне в лицо. Клянусь честью, никогда этого не было. Да по рукам видно. (Показывает.) Вот, пожалуйста, ни одной мозоли. В жизни в руках лопату не держал, ни топор, ни пилу. Ружье ношу, и то плечо болит.

М а т ь (останавливается, чтобы перевести дыхание). Нашел чем хвастаться!

А г а м е й т и. Милиционером работал два года, это было, а так все время сторожем, всю жизнь.

М а т ь. Где это ты работал милиционером?

А г а м е й т и. Да здесь же. До войны. На белой лошади ездил. Все меня как огня боялись.

О т е ц. А как тебя в милицию взяли с твоей биографией?

А г а м е й т и. А я скрыл все. Мог бы по сегодняшний день работать. Сам ушел.

М а т ь. Почему?

А г а м е й т и. Надоело язык за зубами держать. Молчать надо было. Что про себя ни расскажу, с анкетами не сходится. Ну, я терпел-терпел, а потом собрал все отделение и рассказал про публичный дом в Марселе. (Отцу.) Помнишь, я тебе рассказывал?

О т е ц (бросив взгляд на мать). Помню, помню…

А г а м е й т и. Ну, меня и поперли.

О т е ц. Легко отделался.

А г а м е й т и. А что мне могли сделать? Я же в девятнадцатом году эмигрировал, когда еще здесь советской власти не было. И добровольно вернулся. В тридцать третьем. Причем вернулся по идейным соображениям. Так и сказал: не люблю капитализм, там работать надо, хочу жить на родине.

М а т ь (негромко). Бедная родина.

А г а м е й т и. Я из-за вас с Дадашем поругался…

Мать останавливается с камнем в руках.

«Почему, говорит, я должен им помогать, если собственные дети им не помогают?» Так прямо и сказал. «У меня, говорит, у самого дел полно, почему это я должен за их детей работать?»

М а т ь. Что-то ты разболтался сегодня, помолчи немного. И впредь прошу — ни с кем разговоров о помощи не вести. (Тащит камень.)

О т е ц (огорченно). Странно, что у Дадаша такое представление о наших ребятах. Просто непонятно. Они нас очень любят.

А г а м е й т и. А я их не осуждаю. Кому охота в такую пору вкалывать!

О т е ц (матери). Я абсолютно уверен, что сегодня они приедут.

А г а м е й т и. Я что говорю? Я разве настаиваю? Может, и приедут. Я только считаю, что обижаться на них не надо, если не приедут.

М а т ь. Слушай! Я тебе сказала — помолчи! Это не твоего ума дело, обижаться нам или нет, как-нибудь сами разберемся. Если ты уж такой большой специалист по воспитанию детей, надо было своих заиметь.

А г а м е й т и (вздохнув). Рассердилась… Вечно я лезу не в свои дела.

О т е ц (громко). И все же я уверен, что они сегодня приедут.

Сперва он, а за ним невольно и мать смотрят в глубину сцены, откуда начинает приближаться городская квартира Эльдара, постоянно вытесняя дачу, которая теперь на втором плане. Мать продолжает таскать камни. Отец варит обед.