Прикосновения Зла (СИ)

– Увы, я вынужден ответить отказом. Мои руки еще не обагрены кровью…

Эбиссинец перебил его с грустной усмешкой:

– Если бы я нуждался в хорошем убийце, то выбор никогда не пал бы на тебя. Речь о другом…

Сокол быстро шепнул несколько слов в ухо поморца и тот озорно заулыбался.

– О, поучаствую с огромным удовольствием!

– В такие дела я посвящаю лишь Юбу. У тебя есть доверенный человек?

– Есть, – мгновенно посерьезнел Мэйо. – Только он – не человек.

– Твой причепрачный?

– Да.

– Наслышан о ваших поцелуях страсти.

– Что?! – глаза поморца округлились от удивления.

– Один мой паразит[7] донес, будто ты лобзал своего невольника, касаясь рта, и щек, и ямок за ушами.

– Ложь.

Сефу хитро прищурился:

– Креон из семьи Литтов не случайно стравил нас утром, точно двух скорпионов. Он мстит тебе за оскорбленье Дома.

– Мне нанесли не меньшую обиду, – Мэйо сердито стиснул кулаки. – Был поцелуй, один и в шею. Я никогда не расточал ласки мужчинам, тем более – рабам, и не намерен заниматься этим впредь. Да, звучит странно, но для многих, рожденных в Поморье, милей бутоны, а не геллийские забавы со стеблями.

– Не злись, – Сокол примирительно поднял ладони. – Я и сам предпочитаю женщин. С темной, шелковистой кожей. Сегодня нас будут ублажать именно такие.

Он повернул лицо к дверям:

– Юба, войди и да начнется праздник! Нужно очистить тела и угодить Богам, иначе рискуем впасть в немилость.

Когда мулат появился на пороге, царевич повелительно махнул рукой:

– Давай сюда ту белобрысую вещь, что принадлежит моему гостю! Идите к нам оба и живо на колени!

Внук чати Таира быстро опустился у ног Сефу, Нереус – возле ступней Мэйо. Островитянина насторожил странный блеск в глазах хозяина и чрезмерная плавность его движений. Тяжелые, удушливые ароматы дурманили голову.

– Отныне и навечно я объявляю себя покровителем поморца из Таркса! – провозгласил Сокол Инты. – Даю в том слово потомка Тина и призываю в свидетели небесные – духов с головами крокодилов, а в свидетели земные – человека по имени Юба и зверя по кличке…

– Нереус, – подсказал сын Макрина.

– Нереус! – закончил мысль царевич.

– Клянусь тебе в верности, мой покровитель, самым желанным для любого мужчины! – шутливо раскланялся Мэйо. – Тем благословенным местом, что у Аэстиды прекраснее прочих, тысячным соитием и обнаженными персями нимф!

Расхохотавшись, Сефу громко потребовал вина и музыки. Поморец взял с подноса чашу с ореховым напитком, в который добавили масло и конопляную пыльцу.

Островитянин знал о пагубном воздействии популярной у нобилей сативы[8], вызывающей беспричинный смех и видения. Геллийцу казалось, что она может спровоцировать обострение загадочной болезни – «поцелуя Язмины» – и нужно непременно убедить Мэйо не трогать дурманящее пойло.

– Мой господин… – шепотом позвал невольник.

– Слушаю, раб мой, – передразнил нобиль.

– Я дерзнул сегодня говорить и думать жуткие вещи. Разреши очистить помыслы и восхвалить Богов, оберегающих наше тело и душу от скверного.

– Ты пользуешься моим расположением каждый раз, когда приспичит, словно это ваза для испражнений, – лицо благородного юноши перекосило от гнева.

– Прости, хозяин.

– Впредь не смей открывать рот без дозволения!

Поспешно скрестив запястья, Нереус коснулся лбом пола.

Мэйо наблюдал за чернокожими танцовщицами, чьи бедра и груди качались под размеренный бой барабанов. На животах и спинах девушек были нанесены странные изображения, смысла которых поморец никак не мог уловить. Сефу поднялся из кресла, рывком сбросил с пояса ткань и первым полез на ложе. Также бесстыдно распрощавшись с белым синдоном, за ним последовал Юба. Сын Макрина вскоре присоединился к знатным эбиссинцам.

Пять невольниц отправились угождать нобилям. Барабаны зазвучали громче, быстрее.

Геллиец наблюдал за переплетением обнаженных тел, которые безостановочно двигались, словно в ритуальной пляске. Визг девушек перемежался со стонами и довольным смехом юношей. Они обменивались шутками, блаженствуя и ощущая себя богами. Участие в оргиях было почетной обязанностью знати и одновременно недоступным простым смертным удовольствием. Как считалось, мистерия позволяла укрепить дух и плоть, обрести внутренний покой и согласие с миром.

Взмокший от пота Мэйо подполз к краю ложа и прохрипел:

– Вина!

Нереус подал хозяину наполненный доверху кубок. Сделав пару глотков, поморец медленно вылил остатки на голову и плечи невольника. Сладкий напиток заструился по спине и груди раба, пачкая тунику липкими потеками. Взор нобиля окончательно лишился ясности, а некогда дружелюбное лицо превратилось в уродливую маску.

– Слишком теплое! – буркнул сын Макрина. – Тащи другое!

На исходе ночи он довел себя до беспамятства и очнулся в запряженной волами повозке, двигавшейся к дому Читемо. С трудом разлепив губы, благородный юноша позвал:

– Нереус! Ты спишь?

Задремавший возле господина островитянин, встрепенулся и четко ответил:

– Да, хозяин!

– Не так громко, прошу. Что с твоими волосами?

– Слиплись от вина, хозяин.

– Вина? Ты спьяну нырял в пифос?

– Нет, хозяин. Вы облили меня, сочтя напиток излишне теплым.