Прикрой, атакую! В атаке - «Меч»

— На совещание.

Главное ясно, остальное узнаю в Основе. Боюсь одного: как бы туда не посадили весь полк. Посадят, и все, ничего не поделаешь, кто— то ведь должен остаться для прикрытия города. Тем более что полк уже выполнял эту задачу: 25 августа прикрывал митинг трудящихся на площади Дзержинского.

* * *

Десять минут полета — и я на Основе, вернее, пока над ней. Смотрю с высоты. На бетонку только что сел Пе-2, от четвертого разворота снижается «лавочкин», несколько машин уже на стоянке.

Все вроде как и положено, только вот что необычно: давно не садился на бетонную полосу. Отвык, как говорится, от цивилизации. Полевые площадки, лужки, выгоны, пыльные летом, с непролазной грязью в весенне-осенний период стали привычны и вроде бы даже роднее, чем эти стационарные аэродромы с бетонным покрытием, с настоящими подъездными путями.

Таковы мои чувства и мысли в эту минуту. А спустя какое-то время я увижу картину «Суворов», увижу, как солдат-полководец, привыкший сидеть на коне и ходить по земле, изрытой железными ядрами, оказавшись в аристократическом зале дворца, заскользит по зеркальному полу, рискуя упасть, и я от души посмеюсь, вспомнив эту минуту.

А сейчас захожу на посадку. Как и на фронте, прежде чем выпустить шасси, быстро осматриваюсь: в зенит, по горизонту, вокруг. Нормально, противника нет. И вдруг солдат-финишер пускает в воздух ракету, начинает размахивать красным флажком… Все ясно, здесь не привыкли, когда самолет, заходя на посадку, планирует с убранными шасси почти до земли. Выпускаю. Сажусь.

Зарулив самолет на стоянку, иду, куда показал мне дежурный. Недалеко от рулевой дорожки стоит деревянный домик, рядом — землянки. Подхожу к группе людей. Смотрю на погоны: ниже майора нет, есть и генералы. Понятно: командиры полков, дивизий, корпусов нашей армии. По фамилии знаю всех, в лицо никого.

— Вот ты какой, Якименко! — радостно восклицает один, будто увидел старого друга. — Вот ты какой, начальство группы «Меч»!

Удивляюсь: откуда он знает меня? И сразу догадываюсь: по раскраске моей машины. Ничего не скажешь, приятно. Пожимая генералу руку, смеюсь:

— А я тебя тоже знаю. Полбин? Начальство группы бомбардировщиков?

— Еще бы не знать, — улыбается Полбин, — я бомбил, ты меня прикрывал. Сколько говорили по радио!

Интересно все-таки получается: не зная друг друга в лицо, встретились будто родные братья. А почему? Потому что делаем общее дело, не раз встречались в воздухе, обменивались приветствиями, не раз защищали друг друга в бою.

Обнимаемся, пожимаем друг другу руки.

— А меня узнаешь? — говорит подполковник.

— Еще бы! — отвечаю ему. — Матвиенко! Командир полка истребителей.

— А меня?

— Конечно. Коля Ольховский.

Спрашиваю:

— Кто и зачем нас вызвал?

— Генерал Горюнов, — отвечает Ольховский, — а зачем, узнаем несколько позже.

Горюнов… Генерал— полковник авиации. Мы встречались с ним еще до войны, в 1940 году. Предстояло перегнать группу самолетов И-16 из-под Бобруйска во Ржев. «Задачу на перелет поставит генерал Горюнов, начальник военно-воздушных сил Калининского военного округа», — сказали мне в штабе. Я вошел к нему в кабинет, доложил о прибытии, представился:

— Лейтенант Якименко, заместитель командира полка.

Невысокого роста, плотный, он посмотрел на меня и сказал:

— Странно… Герой, заместитель командира полка, и вдруг — лейтенант. Всего-навсего…

— Сам удивляюсь, — вырвалось у меня. Генерал на минуту задумался и вдруг попросил:

«Расскажите. Если можно, поподробнее».

…Год 1935-й. Я выпускник Луганской школы пилотов имени Пролетариата Донбасса, старшина-пилот. Начальник штаба читает приказ. Фамилия, имя, отчество, новое место службы. Ржев… Орша… Смоленск… Куда же меня? По списку я самый последний. Севастополь, Одесса… И вдруг: «Якименко Антон Дмитриевич. 64-я легкобомбардировочная бригада. Забайкалье…» Родился и жил на юге, севернее Донецка не поднимался — и вдруг Забайкалье. Выхожу из вагона. Мороз, нечем дышать. Тишина. Вокруг — неподвижная, будто застывшая дымка. Слышу сухой, необычный звук, доносящийся сверху — надо мной пролетает Р-5. Куда ни глянь — ни души. Непроизвольное желание: чуть не нырнул в вагон. Но поздно, поезд уже пошел. Если бы мой вагон был не последним, я бы, наверно, сел на ходу.

Ищу глазами вокзал, а вижу домишко. До него не больше полусотни метров. Бросаюсь туда. Пробежав десять-пятнадцать шагов, чуть не упал: задохнулся. Чемодан уронил, и нет сил поднять. Захожу в помещение. В кассе старик, здоровый, бородатый.

— Замерз? Ну погрейся.

— Так у вас холоднее, чем там…

— Ну что ж, если холоднее, иди туда. Молчу.

— Ты прыгай, — советует дед, оглядев мои сапоги, шинель. — Дыши не глубоко, но почаще. Учись. Привыкай. Тебе, наверно, в бригаду? За вокзалом — машина. Бойцы за известкой ездят. Сходи…

Иду. У машины трое бойцов-авиаторов.

— В бригаду? А где чемодан?

— Там, не могу донести.

Боец добежал, принес. Решили: сначала отвезут меня в гарнизон, а потом вернутся за известью.

Так началась моя жизнь в Забайкалье, в 22-м Краснознаменном полку.