Прикрой, атакую! В атаке - «Меч»

Покрутил, повертел Лобахин наши бумаги, а сказать ничего не может. Тут-то я и решил вспомнить ему все обиды. «Утыкание, — говорю, — получилось, товарищ полковник». Не понял он, но вижу, насторожился. «Какое такое утыкание?» «Есть, — говорю, — такая задержка на авиационном пулемете: утыкание стреляной гильзы. Случится такое — и все: молчит пулемет, не стреляет».

Вылетел он из штаба, не очень красиво ругаясь, с той поры и строит мне всякие козни. Уже второй год существует группа «Меч», все ее знают, у всех она пользуется авторитетом, но я ни разу не слышал, чтобы нас похвалили после удачного боя, после отражения налета бомбардировщиков.

За это время наши войска освободили Правобережную Украину, Молдавию, вышли на землю Румынии. За это время корпус Подгорного, дивизии, полки стали гвардейскими, летчики не раз получали награды, выросли в званиях, в должностях, а что получил я, их командир и учитель? От них: уважение, любовь и признательность. А что от начальства? Ничего, кроме взысканий.

Поздравил меня как-то раз заместитель командира дивизии с наградой — американским крестом, сказал, что получу в самое ближайшее время, однако крест попал к одному из моих товарищей…

Вот и командный пункт. Что мне скажут сейчас? Кто скажет? Спрашиваю дежурного:

— Кто звонит? Откуда?

— Из штаба Подгорного, — отвечает дежурный. И то хорошо, думаю. Не услышу давно надоевшую фразу: «Командир дивизии приказал…»

— Слушаю вас.

Верно, звонит офицер из штаба авиакорпуса. Говорит, что генерал интересуется результатами боя, спрашивает, все ли вернулись. Слышал мои команды по радио, пытался увидеть бой, но видел только отблески солнца на крыльях да грохот стрельбы. Слышал взрывы упавших машин. Генерал беспокоится…

Спасибо тебе, генерал. Спасибо. Растрогал меня вниманием. Как бы там ни было, а человеку всегда приятно внимание. Всегда. Даже если беспокойство твое не душевное, а чисто официальное: не попал ли пока еще новый и совершенно секретный Як-3 в руки фашистов.

— Передайте генералу: был бой, сбили несколько самолетов противника, вернулись без потерь. Летчики готовы выполнять очередную задачу.

— Генерал просил, — говорит офицер, — звонить нам после каждого вылета. Он будет вас вызывать лишь в крайних случаях, чтобы дать вам возможность анализировать результаты первых воздушных боев. Генерал благодарит летчиков группы «Меч», передает им привет и желает успеха.

Все исключительно правильно, такое отношение и должно быть у командира авиакорпуса к командиру полка. Спокойное, доброжелательное, без дерганья нервов. Спокойно разобравшись в перипетиях боя, я смогу оценить действия летчиков наших и вражеских, разобрать ошибки тех и других, сделать правильный вывод, который поможет упредить ошибки в следующем вылете.

К сожалению, не всегда так получается, чтобы все было по-хорошему. Генерал никогда не кричит, не ругает, но при встрече подчас задает такие вопросы, которые наводят на непонятные размышления.

— Почему, товарищ Якименко, — как-то раз спросил он меня, — ваш заместитель Зотов отказался идти на разведку? Причем это было в вашем присутствии.

Я пытался вспомнить, когда это было, при каких обстоятельствах, но так и не вспомнил.

— Здесь какое-то недоразумение, товарищ генерал, — попытался я защитить Матвея, — Зотов дисциплинированный офицер. Если ему прикажут, он пойдет даже на гибель.

— Не уверяйте меня, — недовольно сказал комкор и назвал мне число и месяц, когда Лобахин предлагал Зотову после разведки оставить машину, пользуясь парашютом.

Я ответил спокойно и твердо: «Это было совсем не так!» И подробно рассказал о том инциденте. Генерал меня выслушал, недоуменно пожал плечами. Когда он уехал, я мысленно вернулся назад, к нашему с ним разговору, стал размышлять, вспоминать наши стычки с начальником штаба дивизии.

Когда дело касалось полетов в момент исключительно сложной, нелетной погоды, я, получив команду на выпуск летчиков в воздух, думал: «Кому от этого польза: нам или немцам?» И если я видел (а это не так уж и трудно), что летчик может погибнуть, а боевую задачу так и не выполнит, то говорил: «Лететь нельзя. Рисковать жизнью людей без пользы для дела не буду».

Вполне понятно, что такие ответы Лобахину были не по нутру. И кончилось, как теперь понимаю, тем, что он докладывал командиру дивизии или корпуса о невыполненных его распоряжениях, указаниях. Но докладывал не в тот момент, когда это случилось, а спустя несколько дней. В тот момент докладывать было нельзя. Командир, видя, что все накрыто туманом или густым снегопадом, мог огорошить вопросом: «Кто же летает в такую погоду?» И мог добавить крайне нелестное: соображать, дескать, надо, на то и голова.