Прилив

Я родился в двадцати ярдах от мрачного берега реки Барроу, в юго-восточном уголке Ирландии. Река эта всегда была запружена лодками. Там плавали и напоминающие каноэ, управляемые одним гребцом двусторонние челноки, чья конструкция не менялась с бронзового века, и ржавые лесовозы, что пыхтят меж илистыми берегами извилистой реки, направляясь в Нью-Росс. Ходили там парусные лодки и «санитары», принадлежавшие моим богатым кузинам, Сэвиджам из замка Друмкарти, что находился в нескольких милях выше по течению от нашего грязно-серого дома в Картхистоуне. И лодки для ловли лосося.

Я был единственным ребенком в семье. В раннем детстве в моей жизни существовало три понятия: мой отец — мрачнолицый человек, с толстым пористым носом над рыжей с проседью бородой, моя мать — бледная женщина с пышными белокурыми в молодости волосами, которые она теперь связывала в пучок на затылке, и спор между ними.

«Спор» был понятием одушевленным. По утрам, лежа в постели, я слышал, как он пробуждался, когда просыпались мои родители. И целый день он сотрясал воздух между ними. Время от времени его подпитывали весточки от дяди Джеймса, который жил в замке. Насытившись, «спор» становился шумным и яростным, а мой отец в результате напивался виски.

Я возненавидел «спор» задолго до того, как узнал, что сие понятие означает. Когда он начинался, я, по обыкновению, глазел в окно: на реку за зарослями крапивы в саду. Непосредственно за садом находился слип, где трое мужчин в болотных сапогах и непромокаемых костюмах, покрытых непросыхающей коркой, каждый день спускали на воду длинную четырехвесельную лодку для ловли лосося; на корме стопкой лежала сеть. Однажды, когда мне было лет пять, из замка пришло письмо.

— Ублюдок! — вскричал отец, прочтя его. — Ублюдок!

— Только не при Майкле, — попросила мать.

— Черт с ним! — заорал отец. — Черт с нами со всеми! Будь ты проклята — сухая дура-англичанка!

Всегда бледное, лицо моей матери приобрело прямо-таки молочный оттенок, а губы почти совсем исчезли. «О нет! — мысленно взмолился я. — Только не снова! Я не вынесу этого».

Окно было открыто: стоял июнь и еще не зарядили дожди. Доносились голоса парней, спускавшихся к реке, к своей лодке. Я соскользнул со стула. Отец уже бушевал. Никто не заметил, как я дотянулся до ручки двери и вышел в затхлую переднюю. «Прочь отсюда! — подсказывал мне разум. — Прочь!»

Я побежал по тропинке вниз, через влажный аромат крапивной зелени. Рыбаки спускали лодку на воду. Джон Тиннели обернулся и посмотрел на меня. Его рост едва достигал пяти футов, и моя голова достигала пряжки его ремня. Сквозь напоминающие летучих мышей уши Джона просвечивало солнце, придавая им неестественно розовый цвет. Я сглотнул слюну пересохшим от волнения горлом и попросил:

— Возьмите меня с собой.

Джон нахмурился:

— А что скажет твоя мамочка?

— Чтобы вы взяли меня с собой, — солгал я и замер, ожидая молнии, что поражает лжецов.

— А почему бы и нет? — согласился Джон.

Кто-то посадил меня на сеть. Весла ударили по воде, и лодка заскользила по атласной, покрытой тиной реке. Грязно-серый дом, полный «споров», уменьшился и казался ничтожным за широким полотном реки. На меня снизошло спокойствие, которого я раньше не знал.

С той минуты я был обречен.

Я познакомился с Мэри Эллен в Карибии, когда мне было семнадцать. Мы работали в Венесуэле. Спустя некоторое время Мэри Эллен понесла (как выражались в Картхистоуне). Мы вернулись из Венесуэлы в Англию на яхте, которую я сам построил, и с Фрэнки в качестве юнги. Стояла ужасная погода. Когда мы пришвартовались в Саутгемптоне, Мэри Эллен оставила на штурманском столике адрес своей подруги-англичанки и отправилась прямо в Лондон.

Я поехал вслед за ней. Мы жили в районе Эрлс-Корт, в квартире, которая пахла ароматами чужих кастрюль, если окна были закрыты, и бензиновыми парами с Уорвик-роуд, когда мы открывали их. Мэри Эллен работала у страхового брокера, я торговал вином в фирме Хэррода, а Фрэнки слонялась по маленькой провонявшей квартирке толстушки Джен, присматривавшей за детьми.

К исходу третьего месяца у меня начали выпадать волосы и я стал ввязываться в драки в пивных. Мэри Эллен предложила мне передохнуть. Я отправился в Пултни, с помощью друзей заново переоснастил свою яхту и принял участие в одиночном кругосветном плавании. Семья приехала проводить меня. Фрэнки еще не понимала, что значит «проводить», но я-то понимал, и Мэри Эллен тоже.

Мы стояли на набережной у дока Миллбей в Плимуте. Затон был полон старой кожуры от овощей.

— Будь осторожен, — сказала Мэри Эллен.

— Вы будете встречать меня здесь? — спросил я.

— Почему бы и нет?

Мэри Эллен улыбнулась своей канадской улыбкой, сжала мою руку и поцеловала меня спокойно и бесстрастно. И ушла, не оглядываясь. Днем раньше она принудила меня подписать закладную на первый дом в Ислингтоне.