Прилив

Стилтон вытянулся на койке и снова сел. Ее фургоном не так-то легко завладеть. Он чувствовал, что Вера не ушла. И видел. На полу остались следы вытертой крови. Стилтон поднялся и с силой ударил по стене. Потом снова посмотрел на кровь.

Он никогда раньше не думал о мести. Как следователь, он относился и к жертве, и к преступнику довольно отстраненно. Самое большее — в единичных случаях жалел родственников преступника, ни в чем не повинных, получивших удар судьбы людей. Он помнил, как однажды ранним утром ему пришлось разбудить мать-одиночку, чтобы сообщить ей, что ее единственный сын только что признался в убийстве трех человек.

— Мой сын?

— У вас есть сын, которого зовут Лаге Свенссон.

— Что, вы говорите, он сделал?

И другие диалоги такого рода. Они долго не отпускали Стилтона. Но у него никогда не возникало мысли о мести. До нынешнего времени. До Веры. Теперь все было иначе.

Он снова опустился на койку и посмотрел на заляпанный потолок. В треснувшее плексистекло бил дождь. Стилтон начал медленно впускать то, что он обычно оставлял снаружи.

Как он попал сюда? В фургон с роем муравьев и засохшей лужей крови? Обессилевший телом?

Стилтон знал, с чего все началось шесть лет назад, это не забудется никогда. Последние мамины слова. Но все равно его поражало, как стремительно произошло падение. Пропало желание бороться. Как легко он принял решение. Как быстро сам себя задавил. Сознательно. Отпустил все, что мог отпустить, а потом еще немного — и начал активно тонуть. Замечая, как запросто одно влечет за собой другое. Как мало усилий требуется, чтобы от всего отказаться. Отключиться. Оторваться. Как просто оказалось проскользнуть в безвольное и пассивное. В пустоту.

Вытесненный из жизни других, Стилтон много раз размышлял в своей пустоте. Думал о фундаментальных понятиях, таких как жизнь и смерть, существование. Отчетливо видел явления, пытался найти якорь, смысл, за который мог бы зацепиться. Но не нашел ничего. Ни единого гвоздя. Ни даже кнопки. Падение из привычного в дыру презираемого оставило в нем лишь пустоту. Как душевную, так и физическую.

Одно время Стилтон старался воспринимать свое существование как некую свободу. Свободу от общества, от ответственности, от всего. Свободный человек! Ложь всей жизни, культивируемая многими бездомными. От нее Стилтон вскоре отказался. Свободным он не был, и прекрасно это знал. Хотя был вправе сам распоряжаться своей жизнью.

«Бродяга в фургоне», — сказали бы многие. И оказались бы правы. Но бродяга, который хорошо знал, что даже у того, кто стоит на самом дне, есть почва под ногами. А это больше, чем то, чем могут похвастаться другие. Другие — птицы более высокого полета.

Стилтон сел. Что, в фургоне Веры будет все то же самое? Чертовы размышления? Он ведь как раз хотел от них избавиться, покидая свой сарай. Немного порывшись в рюкзаке, Стилтон достал оттуда баночку с таблетками и поставил ее на стол. Спасительная баночка.

Во время путешествия вниз он быстро усвоил, как решать определенные проблемы. Нужно спасаться бегством. Нужно налить стакан воды, взять пару таблеток диазепама и принять дозу спасения. Ничего сложного.

— Ты как Югарбенке.

— Кто?

Стилтону запомнился тот разговор. Он сидел со старым зэком на площади Мосебакке, и ему было плохо. В конце концов он достал банку, а зэк посмотрел на него и покачал головой:

— Ты как Югарбенке.

— Кто?

— Он всегда бежал, когда была возможность, глотал что-нибудь белое, валился на пол и жадно слушал Тома Уэйтса.[20] В те времена он еще посещал бары, но что это меняло? На том же полу Югарбенке умер тридцать лет спустя, и лишь через неделю на него обратили внимание. С Уэйтсом этого не случилось. Вот такие дела. Человек спасается бегством, а убежав достаточно далеко, нечего надеяться, что тебя найдут раньше, чем запах просочится через дверную щель. В чем смысл всего этого?

Стилтон молчал. Зачем отвечать на такое? На вопросы, на которые он сам не знал ответов. Ослабив хватку, человек просто переставал держаться за жизнь и бежал, чтобы выжить. Стилтон притянул к себе таблетки. Плевать он хотел на Югарбенке.

* * *

Маленький Аке не пошел на футбол, как думала Оветте. Он был далеко от поля. И далеко от дома. Старшие парни заехали за ним, и теперь он на корточках сидел у каменной стены. Аке не сводил глаз с происходившего в отдалении. Он был здесь во второй раз. В огромном гроте, изначально предназначавшемся для очистных сооружений, где-то в районе Ошта в Стокгольме. Глубоко-глубоко под землей.

Там впереди установили цветной прожектор. Он освещал скалы голубым, зеленым и красным цветами. До Аке доносились звуки, издаваемые участниками действа. Неприятные звуки. Он поймал себя на том, что затыкает уши, и быстро опустил руки. Не стоило закрывать уши. Мальчику было страшно. Он достал зажигалку и немного понюхал. Вероятно, скоро наступит его очередь.