Прилив

Его лицо было невозмутимо, как у монгола, но глаза излучали блеск стопроцентного психопата.

— Вы не воспользуетесь им.

— Меня, может быть, и арестуют, но ты-то будешь мертв.

Глаза его блеснули на большом невозмутимом лице, подобно веселым солнечным лучикам.

— Убирайся отсюда, Бобби!

Блондин расхохотался.

— Откуда ты знаешь его? — спросил я Бьянку.

Она стиснула мою руку — ее ладонь была влажна и горяча. Теперь рядом с Бобби стояли еще двое. Один из них — черноволосый, невысокого роста, с широкими плечами, распирающими его смокинг. Это он держал ружье там, на побережье, у лачуги Кристофа. Другим был Жан-Клод.

— Salut, beau-papa![33]— сказал Жан-Клод.

Джаз-оркестр все еще наигрывал «В настроении». Я похолодел.

— Давай-ка взглянем на гавань, — сказал блондин. — Там такая тишина! А ты, Бьянка, если последуешь за нами, мы можем и убить его.

— Мы в любом случае можем его убить, — хихикнул Жан-Клод.

Его дружки подступили вплотную ко мне. Бьянка исчезла. Я пошел. Выбора не было.

Вдали от огней было совсем темно. Что-то уперлось в мою правую почку. Должно быть, револьвер. Лишь ум мой действовал не по принуждению: он метался, словно крыса в клетке, и почти с тем же успехом.

Капитан Калликратидис был убит. Я разговаривал с ним, и потому за мной наблюдали. Но откуда Бьянка знает этих людей?

Мы уже пришли на понтон. Клубное здание представляло собой башню из волшебных огней, уходящую в небо; горевшие на лужайке факелы окрашивали ночь багрянцем. Над темной травой плыли едва доносившиеся сюда звуки джаза. Все это было словно на другой планете.

— Так вот, — донесся до меня голос блондина, шедший из темноты. Он говорил по-английски, но с сильным акцентом. — Я сказал той ночью Тибо Леду: боюсь, нам придется убрать тебя, парень!

Голос был мурлыкающим, но мне он показался страшным.

— О чем вы говорите, черт побери? — спросил я.

На фоне огней клуба я увидел, как Бобби передернул плечами.

— Все это, должно быть, потрясение для тебя. Полагаю, тебе следует выпить.

Мгновение я не мог понять, о чем он говорит. Затем услышал треск пробки и позвякивание стекла о стекло. Жан-Клод хихикнул — у него был высокий скверный смешок. На фоне соленого запаха ночи пахнуло джином.

Жан-Клод ткнул стакан мне в руку.

— Выпей это, — коверкая слова, сказал он.

Я увидел его зубы и отблеск непроницаемых, подернутых пеленой глаз.

— Но я не...

Двое из них схватили меня за руки и держали. А Бобби вцепился в волосы и рванул мою голову назад. Я открыл рот, чтобы закричать, и уже не смог закрыть его, так как между челюстей мне втиснули металлический брусок.

Глаза мои уперлись в небо, усеянное звездами. Чья-то тень заслонила от меня небосвод, кто-то поднес стакан к моим губам, и рот наполнился неразбавленным джином.

Я попытался выплюнуть его. Но разве можно сделать это с металлическим бруском между челюстями? Мне припомнились слова Калликратидиса: «Мне нельзя алкоголя: желудок барахлит». Тут же были более серьезные аргументы. Я попытался избавиться от неразбавленного джина, он заструился по моему лицу.

— Держи его нос.

Они зажали мне нос и чем-то ткнули в живот. Мое дыхательное горло наполнилось джином. Ночь стала пламенно красной. Я закашлялся, судорожно сглатывая, в горле пылало напалмом. Все исчезло, кроме острой необходимости втянуть воздух органами, пропитанными жидким пламенем.

Спустя некоторое время, длившееся, казалось, вечность, мне удалось это сделать. Теперь я стоял на коленях, сплевывая джин; по моему лицу струились слезы. Где ты, Бьянка? «Если последуешь за нами, можем и убить его».

Так или иначе, они меня убивали.

— Выпей еще стаканчик, старина, — услышал я. Стакан вновь оказался у моих губ. Но теперь я понимал, что следует делать. Когда отвратительный сырец течет в ваше горло, глотайте его.

— Не так быстро, — сказал кто-то. — Его вырвет.

И они стали лить медленнее.

Голоса отдалялись, становились незнакомыми, смешивались со звуками джаз-оркестра. Тошнотворный вкус джина и гул разговора, казалось, смешивались с шумом, исходившим из моих ушей.

— Эй, ты слышишь меня? — сказал кто-то совсем рядом.

«Вот оно, пришло, — подумал я. — Смерть. И проклятая Бьянка позволит им ускользнуть».

— Послушай, — донеслось до меня. — Те вопросы, что ты задавал, ведь мы больше не услышим их, верно? Ты парень крепкий. Но есть некто менее прочный.

Они уже вынули металлический брусок из моего рта. Меня тошнило.

— Что вы имеете в виду? — едва ворочая языком, спросил я.

— Мы можем сделать то же самое и с другими. — Голос приблизился к моему уху. — Не нужно останавливаться на достигнутом. Вообще нет нужды останавливаться. Мы любим свою работу. Она нам еще больше понравится, когда займемся малышкой Фрэнки.

Я рвался из державших меня рук. Я не мог видеть лица говорившего, но знал, что оно, должно быть, расплылось в скверной, грязной улыбке, и мне захотелось врезать по нему.

Но меня держали крепко.

— Так что лучше проси Бога, чтобы никто не задавал вопросов насчет пожаров на судах. А теперь мы покидаем тебя в надежде, что ты получил серьезный урок и что твоей дочери не придется преподать тебе следующий.