– Привет, соня. – От улыбки морщинки вокруг его глаз и рта стали глубже. Темные волосы падали на лоб. Коул был одет в белую футболку, облегавшую его тело и подчеркивавшую мускулатуру на животе и на груди. Бицепсы перекатывались под упругой загорелой кожей, когда он взял с полки две кружки и поставил их на стол перед Оливией. Он выглядел еще восхитительнее, чем раньше: отдохнувший, серые глаза блестят и смотрят внимательно. Его переполняла жизнь. Но при этом он казался слишком внушительным и крупным в ее крошечном доме. Его было слишком много для этого пространства.
– Я не собирался будить тебя. Пошел снег, но я хотел бы съездить в город и обратно, пока не начнется настоящий снегопад, – сказал Коул. Радио было включено, играла музыка, создавая фон, пока они смотрели друг на друга в маленькой кухне.
Оливию раздирали противоречивые чувства, и она почти позволила себе посмотреть на диван, где выставила себя полной дурой. Она знала, что Коул тоже об этом думает. У нее сильно заколотилось сердце, стало жарко. Что дальше? Что сказать?
Появилось такое ощущение, будто она опасно балансирует на точке опоры, и одно слово или движение могут направить ее жизнь в одном направлении, а другое слово или движение – совершенно в противоположном. Желание вернуться в зону комфорта неожиданно стало нестерпимым.
Коул как будто понял ее нерешительность.
– Ты в порядке?
Оливия плотнее запахнула халат и откашлялась.
– Да. Спасибо тебе… за все.
Коул несколько секунд смотрел ей в глаза. Ее сердце забилось еще быстрее.
– Я собираюсь сначала зайти в большой дом и проверить, как там отец. Заодно узнаю, заработал ли телефон. Если он работает, то мне, возможно, не придется ехать в Клинтон. Если связи по-прежнему нет, то я отправлюсь туда немедленно, пока не навалит слишком много снега и дороги не закроют.
Вот так. Просто. С ней происходило такое, что пошатнуло самые основы ее личности и жизни. А он казался таким расслабленным.
Оливия отошла к двери, позвала Эйса и выпустила его на улицу. Потом вернулась к окну гостиной, сложила руки на груди и стала наблюдать, как пес спускается к озеру.
– Лив? – Коул подошел к Оливии сзади, обнял и положил подбородок ей на плечо. Его дыхание согревало щеку. Оливия напряглась. Сердце билось все быстрее и быстрее.
Ей хотелось оттолкнуть его. Она вдруг не смогла справиться с этим интимным напоминанием о прошедшей ночи, с тем, что они стояли возле того самого дивана, на котором все произошло. Коул спал в ее кровати, он испытывал к ней сострадание, и Оливии вдруг показалось, что это еще бо́льшая степень близости, чем секс. Она попыталась справиться с нарастающей клаустрофобией. Но всего было слишком много, все шло слишком быстро, и на Оливию навалилась черная, удушливая паника. Сердце затрепетало, в мозгу поднялась темная волна, порождая тревогу и страх, которые всегда предвещали длительное возвращение в прошлое.
Оливия резко отстранилась, повернулась и посмотрела Коулу в лицо.
– Ты себя неважно чувствуешь, верно? – спросил он.
Она провела дрожащей рукой по спутанным после сна волосам, отвела глаза, потом снова встретилась взглядом с Коулом.
– Мне бы хотелось, чтобы я была в порядке. Мне бы хотелось быть нормальной. Господь свидетель, я стараюсь. Но сказать по правде, я не знаю, как я чувствую себя именно сейчас. – Оливия помолчала и добавила: – Или кто я такая. Или кем я смогу быть.
Коул потянулся к ее рукам, но она резко отшатнулась, прижалась к подоконнику, ею снова овладела паника.
Оливия вцепилась в подоконник.
– Я… Прости меня, Коул, я не могу делать это с тобой. Не сейчас.
– Это? – переспросил Коул, склоняя голову к плечу.
У Оливии запылало лицо. Она сама не знала, что значит «это».
– Я о нас, – робко сказала она.
Он выдержал ее взгляд, его потемневшие глаза несколько секунд оставались непроницаемыми. Потом его губы медленно изогнула улыбка, великолепное загорелое лицо сморщилось, лучики морщин вокруг глаз стали заметнее.
– Как насчет кофе?
Оливия с облегчением кивнула.
Коул подошел к столу, налил в кружку дымящийся кофе.
– С чем ты его пьешь?
– С капелькой сливок.
Коул нашел в холодильнике сливки для кофе, налил немного в ее кружку и отнес кофе Оливии. При резком дневном свете, без шейного платка или джемпера с высоким воротом она чувствовала себя обнаженной. Но Коул сумел отвести глаза от мелких шрамов вокруг ее шеи.
Когда Оливия взяла из его рук кружку с кофе, Коул заговорил:
– У меня есть друг, Гэвин Блэк. Он бросил заниматься фотожурналистикой из-за посттравматического синдрома. После того как Тай едва не погиб, он мне сказал, что нужно просто проживать день за днем, пока не начнешь жить снова.
Он помолчал.