Примат воли

– Вот ты Мудрец, а одну простую вещь понять не смог. Нельзя было так делать, – с глубоким убеждением возразил Доктор. – Любая мудрость есть результат накопленного жизненного опыта и знаний. Тебе каждый раз пришлось бы набивать одни и те же шишки, чтобы приходить к одним и тем же умозаключениям. А задача стояла другая. Твои шишки, по возможности, должны были быть новыми, и умозаключения ты должен был сделать по тем вопросам, которых раньше не касался.

Это, кстати, не только к тебе относится. И Леонид, и Маг, и Лонгви возвращались, оснащенные базовыми знаниями каждый в своей области. Для того, чтобы каждый из вас мог по приходу сказать о себе: я – Мастер. А не жалкое подобие подмастерья.

– В таком случае не проще было возвращать меня и других целиком? – спросил Сократ, и в голосе его была насмешка.

– Хитер, – усмехнулся и Доктор. – Это было бы проще для тебя. Может, для меня тоже. Но это никак не соответствовало общему замыслу. Вернись ты к жизни с той суммой знаний, какую накопил к моменту смерти, и вряд ли стал бы всерьез заниматься своим развитием. А именно это от тебя и требовалось. И ты это делал.

Пыхтя, как загнанная лошадь, нас нагнал Лонгви. Пристроился справа и пробормотал – так, чтобы слышал только я:

– Вот уж воистину, Спакх – сволочь! Просили его напоминать, как мне в глотку расплавленный металл лили? Ничего, я ему тоже какую-нибудь каверзу подстрою. Я ему ногтей в табак накрошу – пусть наслаждается. Вот.

Я усмехнулся. Наш поход мне сильно что-то напоминал. И сейчас, собранный воедино, я легко мог припомнить – что именно.

* * *

Ты все перепутала, государыня —
Я жизнь тебе обещал, но не честь.
Я выжег бы душу свою пожарами,
Но ей бы не смог тебя предпочесть.

Не надо сулить мне каменья богатые
За право немилых любовных забав.
Пускай попаду в без вины виноватые,
Но чистой любви никому не отдав.

Не надо грозить мне суровой расправою —
Сердцам ли влюбленным бояться ее?
Я с радостью выберу плаху кровавую,
Но не разменяюсь на ложе твое.

Прости, государыня…

…Молчали все. Двигались вперед, освещаемые лишь тусклым светом трех факелов, и молчали. Даже большой и шумный по определению Стебловский нынче имел насупленный вид и стал много меньше в размерах. Каждый из двадцати понимал, на что идем, что нам грозит, если затея провалится. Не было даже бравады, обычно появляющейся от водки. Слишком серьезным было предприятие.

Когда я вызвал их с постов час назад, они имели вид до крайности встревоженный. Еще бы – сам фельдмаршал вызывает. Неспроста. И неважно, что они с этим фельдмаршалом всю Турецкую кампанию бок о бок прошли, брали Перекоп и Очаков, знаменитым каре шагали по молдавским холмам, и в разы превышавшая их турецкая армия ничего с этим каре поделать не смогла, хоть и пыталась неоднократно.

Два десятка офицеров-преображенцев стояли передо мной, глядя исподлобья и переминались с ноги на ногу. Я – немец. Это настораживало само по себе. Я – начальство, и это удваивало чувство опасности. Но я и в мыслях не держал их отчитывать. Я сказал только: