выпить? Я уже пил джин-тоник. Хочешь бокальчик?
Я говорю о джин-тонике и глазом не моргнув, будто когда-нибудь пил его дома по ночам в
одиночестве. Если и пил, то разве что пиво. Это отец пил джин-тоник, когда я был ребенком.
- Нет-нет, спасибо, я не могу ничего пить, – отвечает он.
Я не понимаю, к чему относится то, что он не может ничего пить. К его старым недомоганиям? А
может, просто к его нынешней бестелесной сущности или чем там оно было? Но на этот счет я помалкиваю и спрашиваю:
- А кока-колу? Хочешь колу? Или пепси, мама по-прежнему предпочитает пепси. А может,
аквариус? [
Я не так представлял эту встречу. Сотни раз я хотел встретиться с отцом, но иначе. Конечно же, не
как простофиля-официант, тупо рекламирующий прохладительное. Я уже выхожу из комнаты на поиски всем известного аквариуса, но слышу его тихий, спокойный голос, словно укоряющий меня в излишне энергичном, ребяческом гостеприимстве:
- Сядь сюда, успокойся. Давай поговорим. Ты не хочешь поговорить со мной?
Отец сел на единственный в комнате стул, и я собираюсь сесть на кровать прямо напротив него, но
вдруг осознаю, что не могу пошевелиться. На мне доспехи средневекового рыцаря, а точнее Железного Дровосека, и они мешают мне двигаться. Отец смотрит на меня и ничего не говорит, а я замечаю его бледность и усталый вид, как в последние годы жизни.
- Как ты? Чем занимаешься? – спрашивает он. Я пытаюсь снять с себя латунные доспехи, но не
тут-то было. Делать нечего, и я решаю с этим смириться.
- Да нормально, работаю в магазинчике канцтоваров. Знаешь, типографию нам пришлось закрыть.
Со всей этой всеобщей информатизацией приходилось вкладывать немало денег, и мама подумала, что…
- Все это я знаю. Я имею в виду твои планы. Над чем ты работаешь, куда идешь…
- Ах, это. Иногда я подумываю, не стоит ли нам нанять продавщицу и купить сканер и принтер.
Даже не знаю. Думаю, так мы получали бы гораздо больше, не только из-за возможности копирования документов, но и потому, что так больше народу заходило бы в наш магазинчик, поскольку за плату они могли бы пользоваться оргтехникой, но... – Внезапно у меня пропадает желание продолжать разговор. Мои слова кажутся мне незначительными, а рассказ неинтересным. – Там видно будет.
- А твоя невеста?
Вопрос отца сбивает меня с толку.
- Невеста? – недоуменно переспрашиваю я.
- Да, та девушка, которая училась с тобой. Ну та, что так часто звонила.
- Ах, Лурдес. Ты ее помнишь?
Отец меня просто поражает. Какие вещи он мне выдает, что выуживает из глубин моей памяти. Вскоре после его смерти семья Лурдес перебралась в Валенсию, и наша связь оборвалась. Больше я ее не видел и редко думал о ней.
- Вот-вот, она самая, Лурдес. Я так и вижу ее, когда она взяла тебя за руку в день похорон.
- Это было накануне. Думаю, ты еще был...
Осекшись, я делаю неопределенный жест, проведя руками параллельно полу. Мне стыдно говорить о таких вещах. Не о том, как мы с Лурдес держались за руки, а о смерти. Это все равно, что после ссоры ты снова встречаешься с девушкой, и хотя вы оба думаете о той размолвке, ты сознательно избегаешь темы, из-за которой вы поругались, потому что боишься нового конфликта и разлада. Отец сам договаривает за меня:
- На носилках? В больнице или морге? Словом, ты имеешь в виду, что меня еще не положили в гроб?
Я делаю глоток джин-тоника, который магическим образом оказывается в моей руке, а отец, слегка наклонившись, хлопает меня по колену.
- Расслабься, парень, ведь прошло уже двадцать лет. В конце концов, человек привыкает говорить о таких вещах просто и непринужденно.
Человек привыкает? Кто? Главный герой события? Где? Где живут эти столь “непринужденные” главные герои, пока мы, второстепенные, остаемся здесь, чтобы помнить их? Но я так и не решаюсь спросить его об этом.
- Ладно, – говорит отец, вставая, – значит, у тебя нет невесты.
- Нет, сейчас нет, – признаюсь я, немного стыдясь. – Не знаю, что такое происходит... что они от меня сбегают.
- Они тебе нравятся, но не позволяют поймать себя, – говорит отец то ли в шутку, то ли всерьез. – Девушки, они как бабочки.