Ну да ладно, тем утром, до того, как мама свалилась с табуретки и сильно ударилась, я варил себе кофе. Я объясняю все подробно, потому что считаю эти мелочи важными. Если я и научился чему-то, так это только тому, что лишь изучая глубины нашего собственного поведения, мы сможем найти истину и таким путем освободить себя от повторения одних и тех же ошибок в бесконечной и тоскливо тянущейся ленте этих самых ошибок. По крайней мере, я думаю, что в паззле, который я пытаюсь разобрать, важны каждый фрагмент и каждая мелочь, потому что наши пробегающие, короткие жизни строятся не на базе неких экстраординарных и легко изолируемых друг от друга действий, а, наоборот, на соединении мелочей, которые сами по себе незаметны, и ощутимы только вкупе друг с другом. В магазинчике у нас есть плита и раковина, потому что типография включала в себя подсобку, являвшуюся, временами, нашим жилищем, непритязательным, но жилищем. И, хотя мы все переделали, и теперь, по словам моей мамы, там “яблоку негде упасть”, мы все равно оставили маленький уголок со столиком и двумя стульями, которые служат нам то кухонькой, то офисом, если нам хочется попижонить. В этом уголке я каждое утро методично варил себе кофе в большой кофеварке, а потом пил его на протяжении целого дня. Матушка пьет растворимый кофе без кофеина, залив его горячей водой. Это пойло я нахожу отвратительным, и ни под каким видом не пью “Нескафе”. В довершение могу сказать, что я чертовски придирчив в отношении кофе, и меня крайне редко устраивают даже пропорции и температура этого напитка, приготовленного в барах, поэтому я предпочитаю варить его сам. Я как раз закручивал кофеварку, когда по радио начался рекламный блок, и я услышал: “Тебе, отдыхающий, с душой улитки…” [
— Мама, я звоню в скорую. Это просто смешно.
И я позвонил в скорую помощь, не обращая никакого внимания на протесты моей матери.
2. Сон
Как бы то ни было, а в ночь перед падением мамы мне приснился необычный длинный и очень неспокойный сон. Как я упоминал, мой отец умер, причем умер уже очень давно. Мне до сих пор трудно произносить эти слова. Они такие весомые, величественные, монументальные и непомерно тяжелые, в то время как сама его смерть нечто неприметное, едва уловимое, как тень, которая полностью накрывает тебя, а ты не можешь ни потрогать, ни схватить ее. Отец редко снился мне. За двадцать лет всего три или четыре раза, включая эту последнюю ночь. Несомненно, эта ночь была самой значительной, самой важной, этаким маленьким зачатком, который вкупе с падением мамы многое изменит.
Я вошел в дом и наткнулся на батальон китайцев, сверлящих дырки в полу. Думаю, хоть и не уверен, они пришли из телефонной компании, чтобы проложить оптоволоконную сеть, которой у меня нет и в помине, но хотелось бы иметь. Собственно, в том и дело, что тут находились эти восточные рабочие, абсолютно безразличные к моей персоне. Они ни с того ни с сего делали отверстия в паркете, ища проводку или что-то там еще, почем мне знать. Они так сосредоточенно трудились, что даже не подняли головы, когда я вошел. Я, понятное дело, ничего им не сказал. Во-первых, потому что они пришли из телефонной компании, а всем уже известно, чем все оборачивается, когда к тебе приходят домой что-то ремонтировать или устанавливать. Во-вторых, я не хочу, чтобы мои слова плохо расценивались и меня сочли расистом, потому что китайцы ни бельмеса не понимали по-испански, и у меня не было естественного человеческого способа пообщаться с ними. Эти китайцы из сна были как и все остальные китайцы — очень трудолюбивые, крайне напористые и энергичные, неописуемо загадочные и непостижимые. Я был весьма обеспокоен, но линию из оптического волокна выхлопотал я сам, поэтому и выражать свое недовольство я не мог.