«Госпожа», — сказал он, — «я не знаю, кто вы, завтра я снова уйду в поход, но да хранит вас Бог за вашу ласку. У меня много было горя и совсем не было радости; теперь я буду радоваться, вспоминая вас. А мое имя — Петр».
И, забыв о своей наготе, взял ее за руки, слегка притянул к себе и поцеловал пальцы.
И ей самой сделалось радостно и светло, и она не противилась, когда он снял с нее легкие одежды и, взяв на руки, понес в темное место, куда луна не роняла своих лучей.
Он ласкал ее на ложе из мягких пахучих трав и первый назвал ее «Сосудом светлой радости».
Блаженный Мартин в своих стихах, посвященных святой Елизавете, так описывает это событие:
«В тот миг словно меч архангела Гавриила рассек ее утробу, и звезды задрожали у самых ресниц ее. И в чистейшей слезе отразилась луна и свет звезд».
Наутро же, получив отказ на свое предложение, граф Фома показал придворным, что и он умеет гневаться. Во дворе замка семи знатным баронам, со времени мятежа бывшим в заточении, отрубили головы.
В то лето страшная проказа покарала жителей страны. По улицам города нельзя было ходить, так велико было зловоние, исходившее от трупов и от живых, бродивших меж трупами. По ночам вой псов заглушал оклики часовых, стерегших замок от заразы, которую мог занести кто-либо.
В ту пору граф издал приказ, грозивший смертной казнью всякому, кто осмелился бы подойти к стенам замка ближе, чем на три тысячи шагов; запретил здоровым оказывать помощь больным во избежание заразы и всем прокаженным повелел уйти из города в глухие места, где нет людей.
Великий плач стоял тогда в городе, ибо мужьям приходилось бросать жен, родителям детей и невесте жениха.
Но во всех храмах призывали повиноваться этому приказу и ослушников отлучали от церкви, ибо сказано, что паршивую овцу должно изгнать из стада, а зараженный член отрубить.
В ту годину скорби и бедствий вышла из замка только юная Елизавета, раздала бедным все, что имела при себе, и пошла к болящим делить их печали и лишения.
В глухой пещере, что за городом в лесу, лежал тогда юноша, по имени Варфоломей. Еще недавно все девушки города заглядывались на него, так был он хорош собой, но теперь сама смерть не хотела подступиться к нему.
Он был страшнее смерти, все тело его покрыл один гнойный смрадный струп. Он лежал один в пещере, потому что даже прокаженные не хотели быть с ним вместе, и громко проклинал мать, родившую его, и тщетно призывал невесту, в ужасе бежавшую от него.
Прослышав о нем, отправилась к нему Елизавета.
Трудно ей было дышать одним с ним воздухом, но не было в сердце ее отвращения. Целый день она говорила ему слова утешения и призывала к вере в грядущую радость.
На все это он отвечал бранью и горьким смехом.
Какая может быть радость ему?
Тогда сбросила она с себя одежды, легла с ним рядом и, говоря ласковые слова, согревала его своей теплотой.
И была ему, как невеста, как мать и как жена.
И стал он ей братом и мужем.
И такой радостью просветлело его лицо, что перестало казаться страшным, и смерть подступилась к нему.
Слабыми своими руками вырыла Елизавета могилу, опустила туда тело супруга, засыпала землей и положила сверху камень, чтобы дикие звери не могли его вырыть.
И пошла дальше.
Она находила самых несчастных, самых обиженных и утешала их, как могла.
И когда того хотели, ложилась с прокаженными рядом и дарила их супружескими ласками, и они пили последнюю радость, какую она могла дать.
И все прокаженные прозвали ее — «Сосудом светлой радости», ибо никому не было от нее отказа.
И сколько ни пребывала она с больными, болезнь не приставала к ней, и с каждым днем красота ее увеличивалась.
И под конец на нее трудно было смотреть, так прекрасно было ее лицо, и так сияли глаза.
Целый год переходила она с места на место, погребая мертвых и служа живым, пока не пришла снова в свой город.
На воротах замка увидела она указ графа Фомы, дяди ее, которым она объявлялась лишенной престола за распутство и блуд.
И всем жителям предписывалось при встрече с ней схватить ее и доставить государю всемилостивейшему, герцогу Фоме, милостью Божьей.
Тогда села она на дорожный камень отдохнуть и собраться с силами. Но тут подошла стража и схватила ее.
Ее посадили в темницу и поставили верных часовых, чтобы она никуда не могла убежать. А ночью пришел к ней граф и гневно спросил, хочет ли она купить себе жизнь ценой одной ночи. Он был распален страстью и не мог от того громко говорить и только хрипел.
И Елизавета сказала ему: — «Нет».
После приходил к ней духовник ее, аббат Кароцци, говорил слова утешения, а когда она исповедалась во всех делах своих, то сказал:
«Давно уже, дочь моя, из-за тебя я жестоко истязую плоть. И не все ли тебе равно? Ты ведь принадлежала всем и каждому, неужели теперь ты откажешь тому, кто последний дает тебе слова утешения и надежды? Отдайся мне только раз, и я добьюсь отмены смертной казни».
И в первый раз разгневалась юница и велела ему выйти вон. И, когда монах выходил из темницы, стража расступилась в страхе от скрежета его зубов.