Приметы и религия в жизни А. С. Пушкина

Наконец, когда всё было готово, командующий конвойными зашёл к ним и сказал: «Пожалуйте, господа!» И их повели к виселице второй раз. Впереди бравый капитан, за ним с обнажёнными шпагами помощники квартальных надзирателей, потом осуждённые, которых сопровождал П. Мысловский. Замыкали шествие 12 Павловских солдат и два палача. Декабристы шли медленно: ноги их так прочно были опутаны ремнями, что они могли делать очень маленькие шажки. Сергей Муравьёв-Апостол поддерживал Бестужева, который совсем обессилел. Михаил Бестужев-Рюмин был самым молодым: ему недавно исполнилось 22 года. Он бы и рад проявить твёрдость, но в душе у него уже ничего не осталось, даже ненависти к своим палачам. Ему хотелось только одного: не проявить слабости в последние минуты своей жизни. Они были мучительными для каждого из приговорённых и священник всей душой стремился утешить своих спутников. Это так ярко выражалось на его лице, что Сергей Муравьёв-Апостол, обернувшись к нему, сказал: «Тяжело вам вести пятерых разбойников на Голгофу». П. Мысловский ответил словами Иисуса Христа: «Истинно говорю тебе, ныне же ты будешь в раю» Это уже было нечто большее, чем простое сострадание со стороны протоиерея, какой же мог бы рай для людей «вне разряда». (По Библии Христа распяли на горе Голгофе вместе с двумя разбойниками. Один из них по дороге к месту казни кощунствовал и говорил Богу: «Если ты Христос, спаси себя и нас», другой же унимал своего товарища, а Иисусу сказал: «Помяни меня, господи, когда приидешь во царствие свое» И Бог ответил ему: «Истинно говорю тебе, ныне же ты будешь в раю».)

Около самой виселицы еще раз прочитали приговор Верховного уголовного суда, который заканчивался словами: За их тяжкие злодеяния – повесить. Все были абсолютно спокойны и, отдавая последний долг земле, посмотрели в небо, да так посмотрели, что у стоявших рядом всё нутро перевернулось. Даже у видавших виды квартальных надзирателей волосы на голове стали дыбом, до того это было жутко. А один из палачей, не имея сил казнить невинных, не выдержал и упал в обморок. Тогда его помощник принялся за исполнение своих обязанностей. Он проверил прочность ремней на руках и ногах и попросил декабристов подняться на эшафот. А они, прежде чем исполнить его требование встали тесно спинами друг к другу и пожали в последний раз руки, которые были связаны сзади. На них вновь надели белые мешки, накинули петли и выдернули скамейку из-под ног.

Трое тут же сорвались с виселицы. (Архитектора через несколько часов разжаловали в солдаты, хотя он не был виноват в том, что верёвки оборвались. Ведь их же проверяли на прочность. Скорее всего, плотники, делавшие виселицу, надрезали верёвки, надеясь на помилование, поэтому более удивительным кажется, что оборвались только три верёвки, а не все пять.) Сергей Муравьёв при падении вывихнул ногу. Боль была нестерпимой, а он даже не мог схватиться за ушибленное место и с трудом приходя в себя, выговорил: «Бедная Россия, и повесить-то у нас порядочно не умеют». Каховский разбился так, что в первый момент не мог даже пошевелиться. У него остались силы лишь на смачную ругань в адрес своих мучителей. Только Рылеев смог встать. По его лицу текла кровь, но гордо выпрямившись, он обратился к Голенищеву-Кутузову: «Вы, генерал, приехали посмотреть, как мы умираем. Обрадуйте вашего государя, его желание исполнилось: мы умираем в мучениях».

Вековые традиции всех народов требовали помилования. Ведь если осуждённый сорвался с виселицы, значит сам Бог против казни. Но для генерал-губернатора воля императора была важнее Божьей воли. И хотя никто не мог заподозрить в нём атеиста, он закричал: «Вешайте их скорее снова!». Услышав это, даже не отличавшийся особой сентиментальностью Бенкендорф, воскликнул: «Во всякой другой стране…» и тут же, спохватившись, оборвал свой возглас на полуслове. Больше он уже не мог смотреть на происходящее и, упав на шею лошади, не поднимал головы до конца экзекуции. А Рылеев, еще несколько секунд назад переживший свою первую смерть, вдруг вскипел. Вся ненависть его обратилась на главного распорядителя и с дикой злобой он крикнул: «Подлый опричник тирана, дай же палачу свои аксельбанты, чтобы нам не умирать второй раз!» И тому впору было последовать совету однажды казнённого: запасных верёвок не было, а ближайшие лавки, куда послали за ними, были закрыты. Казнь пришлось отложить. Палач и архитектор стали приспосабливать старые верёвки. На это ушло около получаса. Помост поставили на место и подняли на него упавших. Надели на них соскочившие мешки, затянули на шеях верёвки и через несколько секунд барабанный бой известил, что «человеческое правосудие исполнилось».

«Экзекуция кончилась с должной тишиной и порядком, как со стороны бывших в строю войск, так и со стороны зрителей, которых было немного, – доносил Голенищев-Кутузов императору, – Рылеев, Каховский и Муравьёв сорвались, но вскоре были опять повешены и получили заслуженную смерть, о чём вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу».

В 6 часов утра повешенных сняли, а на следующую ночь отвезли на остров Голодай. Там их тайно захоронили в братской могиле. Землю над ними разровняли, чтобы нельзя было определить место их последнего успокоения. А 14 июля на Сенатской площади состоялся искупительный молебен. В центре был поставлен алтарь и митрополит Серафим окроплял водой ту часть площади, где находились восставшие. Таким образом он очищал столицу от посрамивших её злодеяний.