Принятие

– А как еще? Кто ты теперь в этой жизни? Столько лет прошло.

– Это точно. Лет прошло много, а воды утекло не одно море.

– Так ты мне и не ответил ничего.

– А вам, товарищ капитан, не все ли равно? Спасибо бы хоть сказали, что ли.

– Ну ты даешь, пацан! Может, мне тебя в жопу поцеловать или…

– Не стоит! Не поверите, а я все равно рад вас видеть в полном здравии.

– Обоюдно!

Звягинцев встал, нерешительно подошел к Сергею и крепко обнял его.

– Можешь ничего не говорить! Сейчас мне наплевать, кто ты есть. Я и так рад нашей встрече. Если честно сказать, то у меня слова в горле застревают.

Сергей судорожно сглотнул и крепко прижал к себе худощавого капитана.

– Моя голова превратилась в черную дыру, – прошептал он ему на ухо. – Я чувствую себя живым мертвецом, восставшим из ада. Я уже не верю ни во что, только черная чернота, как у упыря из сказки. Понимаете, у меня одна мечта. Я бы хотел спасти то, что осталось от моей души. Больше мне ничего не нужно.

Звягинцев интуитивно почувствовал, как повлажнели глаза у Воронцова. Он скрипнул зубами и нарочито грубо ответил:

– Я тебе что, отец духовный? Думаешь, грехи отпускать твои буду? Не дождешься. Разбирайся сам со своим дерьмом. Нам и своего до конца жизни не выхлебать.

Он отстранился и пристально взглянул в глаза Сергею.

– Я просто хочу все начать с начала! – продолжил тот. – Вы мне поможете? – Звягинцев промолчал. – Сколько мне дадут?

– Да ты что! – удивился Звягинцев. – Тебе западные идеологи все мозги засрали! В этой стране все с ног на голову перевернулось. Теперь такие, как ты, в героях ходят!

– Тем лучше! Я хочу вернуться! – твердо сказал Сергей.

– А я и не буду против. Но ты вернулся в самое тяжелое для страны время. Сам видишь, что началась чеченская кампания, и чем она закончится, никто не может спрогнозировать. Обстановка, как говорили раньше, на всех фронтах тяжелая. Здесь, на Кавказе, как ты уже наслышан, идет настоящая война, страшная и кровавая. Здесь эти суки власть имущие делят влияние и деньги. Человеческая жизнь ничего не стоит. Многие люди в одночасье потеряли все, а мы помогаем им спасти свои жизни. Понимаешь, помогаем!

– Я понял тебя, капитан!

– Да не капитан я, а подполковник.

– Не важно! Это как символ. Сейчас мне пора, но я скоро вернусь!

– Ты думаешь, что так запросто можешь уйти от меня?

– А кто меня остановит? – улыбнулся Сергей и, откинув полог палатки, скрылся в темноте.

Звягинцев покачал головой и прошептал:

– Я знаю, что ты самый лучший. Спасибо тебе, рядовой Воронцов, что остался в живых! Такой грех с души свалился. Я буду надеяться, что мы в скором времени опять свидимся.

Он прикрыл повлажневшие глаза. Воспоминания нахлынули, словно наваждение.

Дышать было тяжело. Он с трудом открыл оплывшие глаза. В очередной раз теряясь в догадках, для чего его вернули к жизни, чуть не заплакал. Страдать ужас как надоело, а так жить не имело смысла. Но это была жизнь, и молодой организм суматошно боролся со смертью. Умирать он, в отличие от сознания, не желал. Смерть ходила рядом, в буквальном смысле слова по пятам, выкашивая целые камеры. Эта тюрьма была средоточием ада, а он оказался ее узником. Совсем недавно он получил нового собеседника, сносно изъясняющегося по-русски, а вот сегодня уже лишился. Растрескавшиеся кровоточащие губы этого пожилого мужчины тряслись, были растянуты в безумном оскале, глаза стали бессмысленными. Видно, что он уже не жилец.

Капитан Звягинцев в ужасе прикрыл лицо руками. Он не мог привыкнуть к этому зрелищу, но труп, как было здесь принято, провалялся в камере не один день и превратился в разбухшую зловонную тушу.

Тусклые дни бесконечно тянулись, складываясь в недели, месяцы, годы. Сколько времени провел здесь, он уже не помнил и сбился со страшного счета. С каждым подаренным ему богом утром его мозг желал смерти, а тело снова и снова отчаянно цеплялось за жизнь. Тюремщики терялись в догадках, пытались угадать, почему он так вынослив, и разочарованно качали головами, в очередной раз увидев, что он пока еще жив.

Чтобы окончательно не свихнуться, он начал декламировать стихи, восстанавливая их по памяти. Они не давали ему зачахнуть. Он вспомнил маму, которая обожала поэзию и привила сыну любовь к ней, и был благодарен ей за это.

На исходе бесконечности его жизнь неожиданно переменилась.

О нем вспомнили и почему-то привели на допрос, а перед тем накормили настоящим супом и дали чистейшей ледяной воды. Она была сущим нектаром, в сравнении с той протухшей жидкостью, которую обычно выдавали им по вечерам.

Собеседник, который ожидал его в комнате допросов, долго и молча разглядывал его, словно пленник был подопытным кроликом в тюремной лаборатории. Звягинцев сразу признал в нем того самого американца, которого видел в Афганистане.

– Ну что, капитан, – прервал американец затянувшееся молчание. – Так, вроде бы, было твое звание на момент пленения?

– Почему было? Такое и осталось, – твердо ответил Звягинцев.

– Ты рассердил наших пакистанских друзей.

– На все милость господа нашего.

– О, да ты стал верующим?

– Да нет. Просто было очень много времени на размышления.