Принц Галлии

Она хлестнула кнутом по крупу своей лошади, подъехала к Маргарите и, с вызовом глядя на Филиппа, заявила:

— И вовсе я не боюсь!

Филипп взглядом поблагодарил Елену, которая ответила ему заговорщической улыбкой, и обратился к Бланке:

— Я в этом не сомневаюсь, кузина. Чтобы меня боялись, я должен быть страшным. А я совсем не страшный — я очаровательный и прекрасный.

Маргарита рассмеялась.

— Ну, разве это не прелесть, граф? — сказала она Тибальду. — Вы не находите, что у нашего принца оригинальная манера ухаживать?

Тибальд лишь мрачно ухмыльнулся. А Филипп склонился к Бланке и спросил:

— Так это правда?

— Что?

— То, что сказала кузина Елена. Об отчаянных усилиях.

Бланка негодующе фыркнула и не удостоила его ответом.

Между тем группы молодых людей, по мере углубления в чащу леса, рассеялись и вскоре потеряли друг друга из виду. Маргарита уверенно вела своих спутников по хорошо знакомой ей лесной тропе. Они ехали не спеша, наслаждаясь погожим днем. Наваррская принцесса отчаянно паясничала, пытаясь расшевелить Тибальда, но все ее шутки он либо игнорировал, либо отвечал на них кривыми усмешками и неуместными замечаниями весьма мрачного содержания. Тем временем между Филиппом и Бланкой завязался непринужденный разговор. Филипп сыпал остротами, она отвечала ему меткими добродушными колкостями, то и дело они заходились веселым смехом. Короче говоря, в эмоциональном плане эта парочка представляла собой полную противоположность минорному дуэту Маргарита — Тибальд.

В конце концов, принцесса не выдержала и раздраженно произнесла:

— Ну, и угрюмый вы тип, господин граф! А еще поэт!

— Вот именно, — проворчал Тибальд. — Я поэт.

— И куда же девался ваш поэтический темперамент? Волки съели? Вы претендуете на роль спутника всей моей жизни, а на поверку оказываетесь никудышным спутником даже для прогулки в лесу… А вот другой пример, — она кивнула в сторону Филиппа и Бланки. — Вы только посмотрите, как разворковались наши голубки. Кузен Аквитанский, по его собственному признанию, полный профан в поэзии. Но это ничуть не мешает ему заливаться соловьем.

— Неправда, он не профан, — вмешалась Бланка. — В Толедо Филипп слагал прелестные рондó.

— Благодарю, кузина, за лестный отзыв, — вежливо отозвался Филипп, — но вы переоцениваете мои скромные достижения.

— Отнюдь! — с неожиданным пылом возразила она. — Это вы слишком самокритичны. Он скромничает, кузина, граф, не слушайте его. Вы знакомы с сеньором Хуаном де Вальдесом, дон Тибальд?

— Лично не знаком, к моему глубочайшему сожалению, принцесса, — ответил ей граф Шампанский. — Однако считаю господина де Вальдеса одним из своих учителей и лучшим поэтом Испании. Ваш новоявленный гений, этот Руис де Монтихо, в подметки ему не годиться.

— Так вот, — продолжала Бланка, — сеньор Хуан де Вальдес как-то сказал мне, что у кузена Филиппа незаурядный поэтический дар, но он зарывает свой талант в землю. И я разделяю это мнение.

— Видите, граф, — вставила словечко Маргарита, — как они трогательно милы. И какая досада, что они не поженились! Это бы устранило последнее имеющееся между ними недоразумение, единственный камень преткновения в их отношениях.

— И что же это за камень такой? — все с тем же угрюмым видом осведомился Тибальд.

— Они расходятся во мнениях насчет характера их дружбы. Кузина решительно настаивает на целомудрии, а кузен Аквитанский… Нет, вру! Бланка вправду настаивает на этом, но не очень решительно, а в последнее время даже очень нерешительно. В конце прошлой недели она призналась мне…

— Маргарита! — в замешательстве воскликнула Бланка. — Да замолчи ты, наконец! Как тебе не совестно!.. Ну все, теперь я ничего не буду тебе рассказывать, раз ты не умеешь держать язык за зубами.

— А ты и так не шибко поверяешь мне свои тайны, — огрызнулась Маргарита. — Все больше шушукаешься с Еленой. Впрочем, и она изрядная болтунья.

— И все же…

— Ладно, Бланка, прости, я не нарочно, — извинилась Маргарита и переключила свое внимание обратно на Тибальда: — Итак, граф, вам не кажется, что вы выглядите белой вороной в нашей жизнерадостной компании?

— Вполне возможно.

— Неужели вы еще в обиде из-за того стишка?

— Это не стишок, сударыня. К вашему сведению, это поэма.

— Пусть будет поэма. Какая разница!

— Разница большая, принцесса. Если вы не в состоянии отличить стихотворение от поэмы, то тем более не вправе судить о том…

— Ах, не вправе! — с притворным возмущением перебила его Маргарита. — Вы осмеливаетесь утверждать, что я, дочь короля и наследница престола, не вправе о чем-то судить?

— Да, осмеливаюсь. Я, между прочим, внук французского короля, но не стыжусь признаться, что преклоняюсь перед гением Петрарки, человека без роду-племени, ибо подлинное искусство стоит неизмеримо выше всех сословий. Человек, который считает себя вправе свысока судить о науках и искусстве единственно потому, что в его жилах течет королевская кровь, такой человек глуп, заносчив и невежествен.

— Ага! Это следует понимать так, что я августейшая дура?