Все его тревоги и печали, о которых он совсем позабыл во время глубокого сна, снова вернулись к нему; он вспомнил, что он уже не любимейший сын короля, на которого с обожанием смотрит народ, но нищий, отверженный, покрытый лохмотьями пленник в конуре, пригодной для животных, в обществе воров и попрошаек.
Среди этих грустных мыслей он не сразу расслышал веселые крики. Они раздавались поблизости — у одного из соседних домов. Через минуту в дверь громко постучали. Джон Кэнти перестал храпеть и крикнул:
— Кто там стучит? Чего надо?
Чей-то голос ответил:
— Знаешь ли ты, кого уложил ты дубинкой?
— Не знаю и знать не желаю.
— Скоро запоешь другую песню. Если хочешь спасти свою шею, беги: только бегство может спасти тебя. Человек этот уже умирает. Это наш поп, отец Эндрью.
— Господи, помилуй! — крикнул Кэнти.
Он разбудил всю семью и хрипло скомандовал:
— Вставайте живей и бегите! Если вы останетесь тут, вы пропали.
Пять минут спустя все семейство Кэнти уже мчалось по улице, спасая свою жизнь. Джон Кэнти держал принца за руку и тащил за собою по темному переулку.
— Смотри, сумасшедший дурак, держи язык за зубами и не смей произносить наше имя. Я выберу себе новое имя, чтобы сбить с толку этих собак, полицейских. Говорю тебе, держи язык за зубами!
То же самое он внушил и всей остальной родне.
— Если нам случится расстаться, пусть каждый идет к Лондонскому мосту и, как дойдет до крайней лавки суконщика, пусть там поджидает других. Потом мы пойдем все в Саутворк.
В ту минуту семья Кэнти неожиданно вступила из тьмы в область яркого света и очутилась среди шумной толпы, собравшейся на берегу реки. Толпа пела, плясала, кричала; вверх и вниз по всей Темзе на набережной горели костры; Лондонский мост был весь иллюминован, и Саутворкский мост тоже. Вся река сверкала разноцветными огнями; поминутно с треском лопались ракеты, взвиваясь к небу, и с неба сыпался дождь ослепительно ярких искр, почти превращавших ночь в день. Всюду виднелись толпы пирующих; казалось, весь Лондон охвачен весельем.
Джон Кэнти отвел душу ужасным ругательством и скомандовал своим спутникам воротиться опять в темноту, но было уже поздно. И он, и его семья были поглощены кишащим человеческим ульем и безнадежно разлучены друг с другом.
Джон Кэнти продолжал крепко держать за руку принца. Сердце мальчика радостно забилось в надежде на избавление.
Стараясь протиснуться сквозь толпу, Кэнти сильно толкнул какого-то дюжего лодочника, разгоряченного выпитой водкой, и тот своей огромной ручищей схватил его за плечо.
— Куда ты так торопишься, друг? Зачем грязнишь свою душу какими-то ничтожными делишками, когда у всех добрых людей и верноподданных его величества — праздник?
— Не суйся в чужие дела, — грубо отрезал Кэнти. — Убери руку и дай мне пройти.
— Нет, брат, коли так, мы тебя не пропустим, пока ты не выпьешь за здоровье принца Уэльского. Это уж я тебе говорю: не пропустим, — сказал лодочник, решительно загораживая ему дорогу.
— Так давайте чашу, да поскорей, поскорей!
Тем временем этой сценой заинтересовались другие гуляки.
— «Чашу любви»! «Чашу любви»! — закричала толпа. — Заставьте этого грубого плута выпить «Чашу любви», иначе мы его бросим на съедение рыбам.
Принесли огромную «Чашу любви»; лодочник взял ее за одну из ее рукоятей и, поднимая другою рукою конец воображаемой салфетки, поднес ее, как полагалось по обычаю, Джону Кэнти, который взялся одной рукою за другую рукоять, а другой должен был снять крышку, как велит древний обычай.[16] Таким образом, ему пришлось на секунду выпустить руку принца. А тот, не теряя времени, воспользовался этим, нырнул в целый лес человеческих ног, окружавший его, и был таков!.. Через минуту найти его в этом живом, волнующемся море было бы так же трудно, как найти монету, брошенную в Атлантический океан. Принц очень скоро постиг, что дело обстоит именно так, и поспешил заняться своими собственными делами, не думая больше о Джоне Кэнти. И другое стало ясно ему: а именно, что город чествует вместо него — самозванного принца Уэльского.
Из этого принц мог вывести только одно: что маленький нищий, Том Кэнти, умышленно воспользовался преимуществом своего необычайного положения и бессовестно захватил его власть.
Оставалось последнее средство: разыскать дорогу в ратушу, явиться туда и обличить самозванца. Принц тут же решил, что Тома нужно повесить, утопить и четвертовать по тогдашнему закону и обычаю, как виновного в государственной измене.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Королевский баркас, в сопровождении блестящей флотилии, величаво скользил вниз по Темзе, среди путаницы иллюминованных лодок. Воздух был переполнен музыкой; реку окаймляли потешные огни; далекий город весь был окутан мягким, лучистым заревом от бесчисленных, но невидимых отсюда костров; над ним высились стройные шпили, усеянные искрящимися звездами; издали эти шпили были похожи на длинные копья, разукрашенные драгоценными камнями. На всем пути флотилию приветствовали с берегов неустанные хриплые крики и несмолкаемые пушечные выстрелы.