Принц из Парижа

Сделала шаг и тут, как назло, споткнулась и грохнулась прямо в лужу.

Я сидела на мокром асфальте и чувствовала себя законченной идиоткой. Хуже не найти. Внезапно мне стало до того жалко себя, что слезы сами собой полились из глаз.

– Это она плачет, или опять репетирует? – недоуменно прогудел надо мной дядя Сережа.

И от этих слов я расстроилась и расплакалась еще горше, а оба – и Лешка, и Димка – кинулись меня утешать. Они говорили что-то успокаивающее, а Беляев достал из кармана пакетик с бумажными платочками и лично стал вытирать с моих щек слезы. Я плакала, а он осторожно промокал их, как маленькому ребенку.

Потом слезы разом иссякли, и мне вдруг стало смешно – стоило только представить себя, сидящую в луже, в окружении этих ставших внимательными и заботливыми рыцарей.

– С тобой точно все в порядке? – подозрительно спросил Беляев, услышав мое хихиканье.

– Ага… – едва выдавила я и снова зашлась смехом. – Вы только представьте, как мы смотримся со стороны!

И тут оба парня тоже засмеялись.

Дядя Сережа, безмолвно взиравший на нашу троицу, видимо, окончательно решил, что имеет дело с законченными сумасшедшими. Возможно, буйными, и уж наверняка опасными. Он покачал головой и торопливо зашагал прочь.

Между тем сидеть на асфальте было мокро и холодновато.

– И что, никто не подаст мне руку? – спросила я.

Ко мне тут же протянулись две руки.

Я уже потянулась к Лешкиной, когда вдруг увидела Димкины глаза, и, передумав, подала сразу две руки – одну Лешке, другую Димке. Так они оба меня и подняли.

– Тебе, наверное, надо высушиться, – сказал Беляев, скептически разглядывая меня при свете фонаря.

Я это и сама понимала. Колготки и юбка – между прочим, моя любимая и лучшая юбка, – грязные… Да, дома в таком виде лучше не появляться. Маму наверняка удар хватит.

Я кивнула.

– Пойдемте ко мне, – решился Лешка. – Я тут в соседнем подъезде живу. Вода и утюг у меня есть. И чай тоже.

Сердце радостно стукнуло. Вот действительно, пути судьбы предугадать невозможно. Казалось бы, все складывается хуже некуда, а потом оказывается, что это к лучшему! Я многозначительно посмотрела на Димку: самое время ему найти какое-то срочное дело, которое потребует его незамедлительного присутствия где-нибудь километров за сто отсюда.

– Отличная идея! – бодро ответил Димка, усиленно избегая моего взгляда. – Я как раз ужасно промерз, так что чай будет не лишним.

– Ну, пойдем, – Лешка, сделав приглашающий жест, направился к своему подъезду.

По пути я ткнула Димку локтем в бок, пытаясь пробудить в нем совесть. Совесть спала глубоким спокойным сном и пробуждаться не желала, а мой одноклассник сделал вид, будто не заметил ощутимого тычка. Ну, ничего, я ему это еще припомню.

– Что у вас там произошло? – спросил Беляев, пока мы поднимались к нему на четвертый этаж в тесном вонючем лифте.

– Да ничего особенного, – я мило улыбнулась и поправила волосы. – Просто немного повздорили, с кем не бывает.

– А… – равнодушно протянул Лешка. – Понял. Главное, ребята, что вы сейчас помирились.

Я оставила эту сомнительную реплику без комментариев.

Димка шмыгнул носом и тоже промолчал.

Тем временем лифт остановился. Беляев вытащил из кармана ключ и открыл обитую старым красным дерматином дверь.

Мы вошли в маленькую узкую прихожую, где на вешалке громоздились куртки и пальто, а сверху свешивались похожие на анаконд шарфы и беззастенчиво красовались разномастные шапки. Немыслимый беспорядок для нашего дома, где все должно висеть на вешалках в закрытых шкафах – строго на своих местах.

– О, у нас гости! – послышался радостный голос, пока мы втроем, пытаясь не слишком мешать друг другу, разувались.

Подняв голову, я разглядела невысокого мужчину в растянутых на коленках спортивных штанах.

– Леша, представь меня очаровательной барышне! – тут же потребовал он, но, не дожидаясь сына, представился сам: – Герман Петрович Беляев, поэт.

– Очень приятно, – машинально пробормотала я. До этого дня поэтов среди моих знакомых не было.

Димка тихо хмыкнул за моей спиной, но Герман Петрович расслышал и тут же набросился на него, как коршун на зазевавшуюся мышку:

– Что вы, молодой человек, хмыкаете? Понимаю, что поэзия сейчас, в век бескультурья, занятие не престижное. Но что делать, нет у меня нефтяной вышки! Я нищий поэт, и это…

– Пап, давай потом, а? – тоскливым голосом перебил отца Лешка. – Мы замерзли, и Жанне в ванную нужно.

– Что же с вами случилось, Жанночка? – в очередной раз резко переменил тон Беляев-старший. – О… Надеюсь, это не мой охламон вас так испачкал! Ну, если только он…

Герман Петрович говорил с такими искренне-негодующими интонациями, что мне стало смешно. К тому же прекрасно было видно, что он играет и… переигрывает. Совсем как я недавно.

– Спасибо, никто не виноват, кроме меня самой, – поспешила уверить я, опуская глаза, чтобы Лешкин отец не заметил в них смешинки.

Но он, наверное, заметил, потому что вдруг подмигнул мне и сказал: