Принц криминальной империи

Надо сказать, принимать душ в таком состоянии – то еще испытание. Закрыть глаза страшно, сразу налетают “вертолеты”, но умыться как-то надо. Так что мне приходится реально приложить практически нечеловеческие усилия, чтобы помыться, а потом и добраться до кровати. Зато вырубаюсь я за секунду.

А утром меня будит нежный голос мамы. Правда, произносит он совсем не то, что я хочу услышать:

– Сима, просыпайся. Папа очень зол на тебя. Твои вчерашние танцы на столе уже облетели интернет.

– Ну мам, – стону, зарываясь носом в подушку и крепче сжимая веки.

– Иначе он сам придет сюда, – добавляет она, и я слышу, как закрывается дверь.

– Че-е-ерт, – тяну.

Делать нечего. Мне приходится стащить себя с постели, добрести до ванной. Освежиться в практически ледяном душе, привести себя в порядок и идти на казнь. Главное сейчас сразу избрать правильную тактику общения с папой. И что-то мне подсказывает, что глаза кота из Шрека именно сегодня не сработают.

– Серафима! – слышу строгий голос папы из кабинета, когда хочу уже прошмыгнуть мимо, и замерзаю на месте. – Зайди.

– Папочка, а можно я сначала кофе?

– Зайди, – коротко повторяет он, и я понимаю, что сегодня “папочка” настолько зол, что я могу хоть растечься лужицей у его стола из красного дерева, он останется непреклонен.

Вздохнув, захожу в кабинет и прикрываю за собой дверь. Мама тоже здесь. Стоит у приоткрытой двери на балкон, обнимая себя. Я не могу прочитать по ее лицу, к чему мне стоит подготовиться, и это мне не нравится еще больше. Обычно я по маме угадываю настроение папы.

– Доброе утро, – здороваюсь осторожно и перевожу взгляд на хмурого папу. Когда он такой, у меня складывается впечатление, что над нашим домом нависли грозовые тучи. Не зря его в определенных кругах Громом именуют.

– Не такое уж и доброе, – отзывается он. – И уже далеко не утро. Мрачный полдень, Серафима.

Полным именем папа меня называет только когда я лажаю. А таким тоном говорит со мной, когда я облажалась по-крупному. И это не сулит мне вообще ничего хорошего.

Вцепляюсь пальцами в стоящее напротив его стола кресло с низкой спинкой и смотрю на папу, принимая максимально виноватый вид, на который способна.

– Знаешь, дочь, я тут подумал и решил выдать тебя замуж.

Я ожидала чего угодно.

Ты лишена довольствия.

На всю жизнь заперта под домашним арестом.

Ты не едешь на фестиваль.

Ты, черт побери, будешь убирать мой офис трижды в неделю.

Но это…

– Замуж? – сиплым голосом произношу я и чувствую, как вся кровь отливает от лица.

Глава 2

Артур

– Еще бокал? – спрашивает бармен, а я качаю головой.

Моя ладонь мнет упругую задницу Лизы, пока я слушаю рассказ Толика о его отрыве на Ибице.

Я в этом году никуда не еду. Решил остаться в городе. Ни черта не хочется.

Мне кажется, я достиг своего лимита праздной жизни, и теперь тупо желаю насладиться тишиной. Может, уехать в домик в лесу, который отец подарил? Забуриться туда на пару летних месяцев и заняться какой-нибудь несвойственной мне херней. Например, научиться ловить рыбу в озере. Оно там офигенное. Вода как стекло. И всегда спокойная. Правда, довольно прохладная, но летом это самое то.

В середине рассказа Толика у меня в джинсах начинает вибрировать телефон. Достаю его и хмурюсь. На экране только две буквы: ИЛ. Лучший друг моего отца и его консильери, как я его называю.

– Я сейчас, – бросаю коротко и встаю с барного стула, тут же принимая звонок. – Игорь?

– Ты в клубе?

– Да.

– Выходи, разговор есть, – произносит он и сразу сбрасывает звонок.

Вздохнув, выуживаю из кармана пачку и достаю оттуда сигарету. Вставив ее между губ, прикуриваю и выхожу на улицу из душного помещения. Машина Игоря стоит метрах в десяти от здания байкерского клуба. Направляюсь туда, делая одну за другой глубокие затяжки.

Игорь Лебедев лично приезжал ко мне всего пару раз в жизни. Первый – когда надо было переселить меня из дома отца в квартиру, которую он мне купил. И второй – когда отца подстрелили, и мы еще не знали, выживет ли он. А это третий раз. И я задницей чувствую, что ничего хорошего из этого разговора не выйдет.

Возле машины торможу на пару минут и спокойно докуриваю. Щелчком отправляю окурок в темноту ночи и сажусь на заднее сиденье тачки.

Мы с Игорем пожимаем друг другу руки, и я быстро окидываю взглядом его лицо. Напряженное, бледноватое, с крепко сжатыми челюстями.

– Отца убили, – сипло произносит он, и в машине повисает тишина.

Я прислушиваюсь к себе. Что я должен сейчас чувствовать? Сожаление? Скорбь? Боль?

А я ни хера не чувствую. Потому что всю мою жизнь отец был для меня как размытый образ. Он всегда работал, на меня у него никогда не было времени. А когда мне исполнилось пятнадцать, сказал, что хочет оградить меня от криминального мира, и купил мне отдельную квартиру. Какой еблан отселяет своего сына-подростка в таком возрасте? И не просто отселяет, а устраивает на территории другого криминального авторитета. А потом еще и общается с сыном раза четыре в год. Ответ я уже знаю: мой отец.

Так что никаких нежных чувств я не испытывал к нему при жизни, и поэтому не ощущаю скорби и сейчас.