Принц Крови

— Нисколько. Они не отчитываются перед Советом вампиров. И потом, тех, кто ответственен за ваше похищение, давно нет в живых!

— Как все запутанно, — вздохнул Наундорф, и снова решился поднять взгляд на вампира. Его глаза уже вернулись к привычному человеческому цвету, но тепла и участия в них не прибавилось. Филипп изменился. Пусть и не внешне, — но он изменился по отношению к Луи-Шарлю. Оттого ли, что много времени прошло, от того ли, что тот перестал быть ребенком… Луи-Шарль понял: Филипп больше не станет его защищать.

— Я понимаю… — проговорил он, — Вы когда-то спасли мне жизнь, а я поступаю бесчестно.

Глядя на его унылое, изборожденное морщинами лицо, Филипп чувствовал тоску. Для вампира время действительно течет иначе, чем для людей, но и у них бывает возможность почувствовать его власть. Время безжалостно уничтожило отчаянного мальчишку, который так раздражал его и одновременно так радовал своей отвагой, упрямством и живучестью. Луи-Шарль должен был прожить пусть не самую счастливую, но яркую жизнь, он не имел права становиться ничтожеством.

— Мне очень хочется вас убить, — проговорил Филипп, — Лишь сожаление о потраченных на вас усилиях меня останавливает. Уезжайте из Парижа к чертовой матери. Обратно в Америку.

Наундорф скорбно покачал головой.

— У меня не хватит ни сил, ни средств, чтобы все начать сначала.

— Так все дело в этом? Вам нужны деньги?

— Нет не в этом! — зло ответил Луи-Шарль, — Я сказал вам правду, мне хотелось воссоединиться с семьей!

— Почему же вы обратились к газетчикам, затеяли какой-то цирк, как все прочие самозванцы? Почему вы не отправились сразу к сестре? Полагаете, она не узнала бы вас?

Луи-Шарль молчал, и Филипп видел, как нервно напряглись его сцепленные в замок пальцы.

— Я был у Марии-Терезы, — проговорил он, наконец, — Вернее, как… В дом меня не пустили бы, я подошел к ней на прогулке. Сестра узнала меня, я видел это по ее глазам…

— И что же?

— Она велела мне идти прочь и была готова приказать слугам прогнать меня, если бы я не подчинился. Она меня ненавидит, — добавил он пресным голосом.

Филипп вскинул брови. Однако этот человек не перестает его удивлять.

— И у нее есть на это причины?

— Она полагает, что есть.

— В последний раз она видела вас восьмилетним ребенком.

— В том-то и дело! — горестно воскликнул Луи-Шарль и с силой ударил кулаком по подлокотнику кресла, — Мне было всего восемь! И я был испуган! Я не знал, как себя вести! Все говорили мне, какие чудовища мои родители, все ненавидели их, особенно… мою мать. Они говорили о ней столько гадкого. Они задавали мне разные вопросы. И хотели нужных ответов. А я хотел им понравиться…

— Вы давали показания против матери?

— Они не имели никакого значения! Они ничего не меняли! Ее все равно казнили бы!

— Что же вы наговорили, что это до сих пор не дает вам покоя?

— Какие-то глупости… Будто она развращала меня, брала с собой в постель и ласкала так, как не подобает матери. Не знаю, почему им так уж хотелось обвинить ее еще и в этом. Марию-Терезу расспрашивали тоже, но она все отрицала, она плакала и говорила, что я всего лишь испуганный ребенок и сам не понимаю, что говорю. Так и было, монсеньор… Ведь так и было! А теперь она меня ненавидит!

— Занятные фантазии были у граждан республиканцев, — задумчиво проговорил Филипп, — Как интересно. Таких подробностей я не знал. Впрочем, я никогда не интересовался тем судебным процессом, полагаю, там было много вздорных обвинений, каждое из которых встречалось с восторгом.

Он посмотрел на понурого Луи-Шарля и добавил:

— Не думаю, что Мария-Тереза такая дура, чтобы обвинять вас в чужих грехах.

Луи-Шарль вскинул на него взгляд.

— Но она же…

— Да бросьте вы. Нет у нее к вам ненависти. Она не станет официально признавать вас, потому что это будет означать государственный переворот. Кому нужны на троне Франции вы и ваши дети?

— Я отрекся бы от престола!

— За весь свой род до седьмого колена? Вы законный государь, к тому же несчастный изгнанник, общество будет на вашей стороне, тем более, что трон Франции перешел к побочной ветви. Забудьте о Бурбонах, вы им не нужны. Ваша семья — это жена и дети. Возвращайтесь к ним.

— Это несправедливо.

— Что делать… В жизни много несправедливости. Самую большую, заметьте, я пытался исправить, вернув вам жизнь.

— А я не сумел ею правильно распорядиться.

— Как бы там ни было, вы ее прожили. И у вас есть еще в запасе лет десять или даже двадцать, чтобы перестать метаться и начать получать удовольствие от того, что вы находитесь среди живых, а не гниете в могиле. Уезжайте из Парижа немедленно или мне все же придется убить вас.