Принц Лжи

Он надеялся, что у Мистры хватит благоразумия также не слишком задерживаться в сознаниях других богов, разве только для того, чтобы раскрыть им свои планы. Кайрик доказал, что безумие присуще не только обитателем царства смертных. Хорошо бы, чтобы Повелительница Волшебства об этом не забывала.

У Мистры имелось множество воплощений, но все равно ей понадобилось несколько часов, чтобы побывать у всех богов пантеона Фаэруна. Богиня Магии сообщила богам и богиням о судьбе Зентильской Твердыни, о том, как святой город восстанет против своего покровителя и великаны сровняют рассадник зла с землей. Свое участие в этом заговоре она объясняла точно так же, как Адону: как покровительница магии она считала своим долгом помешать Кайрику воспользоваться запрещенным волшебством. Не нашлось ни одного несогласного.

Что касается падения самого города, то Мистра, углубившись в мысли каждого божества, использовала именно его видение мира, чтобы представить уничтожение Твердыни как благое дело. Для Госпожи Леса, например, великаны превратились в этакую кару, которая падет на стены города и освободит земли для лесов. Для Властелина Утра, Летандера, разрушение города означало возможность возродить новое царство из пепла сожженных домов и осколков колонн. Талое рассматривал обещанное падение Твердыни как благо само по себе, тогда как Тир считал гибель последователей Кайрика справедливым наказанием за их пренебрежение законом и порядком. Для Мистры все это было утомительным и нудным занятием, но уже скоро все члены пантеона убедились, что бунт против Кайрика станет славной победой их подданных.

Когда ночь начала медленно удаляться из Фаэруна, Властительница Тайн оказалась во дворе своего небесного дворца. Стены и башни, его защищающие, были сотканы из магической материи, а потому излучали бело-голубое свечение, словно феи разводили костры в полночь на болоте. На многочисленных шпилях трепетали яркие флажки. На каждом из них была печать мага или мудреца – им даровали места в царстве Мистры. В башнях располагались таинственные лаборатории волшебства, где Преданные свободно изучали самые сокровенные тайны магии, – в этом им было отказано при жизни в Королевствах.

На высоких стенах с бойницами сидели серебряные и золотые драконы, а по зеленым тучным лугам прогуливались единороги. Дворец называли своим домом и другие волшебные создания. В садах паслись василиски, лишенные зрения особым заклинанием, чтобы они не обращали кого попало в камень. Возле главных ворот расположился сфинкс с головой барана, он обменивался загадками с не менее странным существом. Змея в перьях смеялась над некоторыми шутками и била по воздуху алебастровыми крыльями.

Об этих существах было известно в Королевствах, но для Гвидиона, стоявшего в центре двора, все они были в новинку.

В бытность свою солдатом Гвидион часто слышал истории о драконах и сфинксах. О них рассказывали пьяные наемники и опытные воины, мужчины и женщины, которым довелось побывать далеко за пределами таких цивилизованных городов, как Сюзейл. Некоторые из историй были правдивы, другие же являлись чистой выдумкой, фантазией: рассказчик на самом деле видел издали следы мантикора, но это событие, по его версии, превращалось в кровавую битву насмерть против трех чудовищ со скорпионьими хвостами.

Именно такие рассказы заставили Гвидиона бросить кормирскую армию и уйти в наемники. И хотя ему довелось сражаться со многими экзотическими тварями, он ни разу не встречал таких редких и великолепных животных, каких видел теперь перед собой. Когда на его глазах над дворцом взлетела птица-феникс и расправила свои волшебные крылья, Гвидион понял, что ни песни бардов, ни его воображение не могли отдать должное волшебному созданию. Несмотря на всю пережитую боль и пролитую кровь, одного взгляда на такое чудо оказалось достаточно, чтобы напомнить ему простую истину: мрачный город Кайрика – всего лишь маленькая частица огромной и великолепной вселенной.

Не все во дворе разделяли восторги Гвидиона.

– Допекайте кого-нибудь другого, чтоб вас! – взревел Гонд.

Бог Ремесел завертел у себя над головой разводным ключом, вымазанным в масле, но эльфы, роившиеся у него над макушкой, легко увильнули от неловких взмахов. Стоило Чудодею вновь начать трудиться над доспехами Гвидиона, как они тут же слетелись обратно. Эльфы дергали Гонда за волосы и порхали вокруг заводных големов, роняя венки из ромашек на квадратные головы помощников бога. Потом они закружились в хороводе вокруг остальных восьми теней, которых Кайрик поместил в инквизиторские доспехи.

– Хорошо, что я почти закончил, – бурчал Чудодей в свою спутанную жесткую бороду, – иначе я смастерил бы мухобойку, чтобы отпугивать этих надоед.

Один проказник эльф завис прямо над темечком Гонда, молча передразнивая дородного бога, Гвидион невольно расхохотался, когда крошечное существо нахмурило свое милое личико и сложило прозрачные крылышки, изображая согнутую спину Чудодея.

– Что смешного, будь все проклято? – огрызнулся Гонд. Из его стальных глаз брызнули искры, как от кремня.