Принц на передержку

Обанкротилась галерея Кирилла. Ему предложили купить за баснословные деньги могущественный артефакт, но подсунули подделку. Барский назанимал денег, заложил половину своей собственной коллекции и прогорел. Этот случай стал для него ударом. Чтобы не попасть в долговую тюрьму, друг начал продавать самое ценное – сокровища древней Игиптерии из гробницы фараона Тесментона. Когда стало понятно, что этого не хватит – пришлось закрыть галерею и сдать ее помещение в аренду одному богатому купцу Вронскому.

Все равно, не хватило!

«Спасение» пришло неожиданно в лице дочери того самого купца, Эллочки Вронской, на которой Кириллу придется вскоре жениться. Папаша Вронский пообещал покрыть после свадьбы все Кирилловы долги, с условием, что тот откажется от «бессмысленной и бесполезной» деятельности галериста и займется «нормальным мужским делом – торговлей».

Кирилл – человек мягкий – поплакал и согласился. А что еще ему оставалось делать? Он сообщил мне «радостную» новость и объявил, что вынужден расторгнуть наш договор.

Я поняла и приняла его решение. Дело-то серьезное! Он и так много лет помогал мне, а тут – такое дело… Эллочка спасет Кирилла от тюрьмы – и слава богу. Мне ведь этого точно сделать не удастся.

Значит, буду искать кого-то еще…

– Ну, раз всем все понятно, значит, можно расходиться, – громко объявил ректор, и уставшая комиссия испустила вздох облегчения.

Кроме госпожи Злых, никто из присутствующих не упивался происходящим. Очередной выговор очередной провинившейся сотруднице – такое иногда бывает. Все, кроме госпожи Злых, скучали, выслушивая унылую нотацию Ивана Григорьевича и втайне мечтали поскорее уйти домой.

Я тоже направилась к выходу, но ректор перегнулся через стол и придержал меня за руку.

– Погодите, госпожа Шоколадка, я хотел бы сказать вам еще пару слов. Лично и, так сказать, с глазу на глаз.

Я вздохнула и осталась. А что делать? Согласно правилам субординации, будь она неладна, я должна.

Ректор дождался, пока все уйдут. Госпожа Злых покинула помещение последней, как капитан тонущий корабль, и, наградив меня на прощание полным ненависти взглядом, громко закрыла дверь. Не хлопнула, конечно – кто бы ей это позволил? – но всем своим видом явила презрение.

Лично ко мне.

Как только дверь закрылась, Иван Григорьевич кивнул мне и ласково постучал по соседнему креслу, что стояло рядом с его, ректорским. Пару минут назад в этом кресле восседала Настасья Павловна.

– Дана Александровна, вы садитесь, не бойтесь. Поближе ко мне, прямо вот сюда. Можно.

Это высокомерное «можно», сказанное тоном, каким обычно говорят с любимой собакой, несказанно возмутило меня, но я, решив, что терпеть происходящее мне осталось недолго, послушалась.

Села.

Меня мгновенно окутал аромат чужих едких духов, и зад ощутил тепло кожи, нагретой чужой пятой точкой. Стало еще противнее, но надо держаться. Все уже разошлись. Сейчас начальник, как и положено начальнику, поставит точку в воспитательной беседе, и я пойду домой.

Только, вот, лицо его выглядит как-то… Подозрительно.

Спустя миг мои тревоги оправдались.

– Дана Александровна, Даночка, – ласково начал Иван Григорьевич. – Я понимаю, в какое постыдное и неприятное положение вы попали…

– Постыдное? – гнев кипел у меня в душе. – Вы считаете, что я должна стыдиться?

– Даночка, – Василий Григорьевич, кажется, пропустил мой саркастический вопрос мимо ушей. – Я вижу, что вы сейчас, как птичка, попавшая в западню, бьетесь, но силки только туже затягиваются. И я готов помочь вам.

Ректор потянулся ко мне и поймал за запястье. Пальцы его оказались холодными, влажными и цепкими, как у обезьяны.

Не вырваться из таких пальцев…

– Мне не нужно помогать, – попыталась настоять я, вытягивая руку из ректорского захвата, но мне не дали сделать ни первое, ни второе.

Меня опять даже не слушали.

– Да вы погодите, Даночка, не отказывайтесь сразу. Вы ведь понимаете, в общежитии академического персонала, согласно своду правил, мы вас оставить не можем. Вас ждет скорбный дом на окраине Новобурга. Это не самое лучшее место.

Скорбный дом.

Девочек Рамирии с детства им пугали: «Если будешь плохо себя вести, не выйдешь замуж! Не выйдешь замуж – в скорбном доме окажешься! А тогда… » Про «тогда» я, кстати, обычно, не дослушивала. А, может, и не было этого пресловутого «тогда»…

Если серьезно – скорбный дом исполнял роль места временного поселения для женщин, что по той или иной причине лишились контракта. Там они проживали в течение года и, если не находили себе новых покровителей, каждый месяц платили штраф и в итоге оказывались высланными из столицы в провинцию. Там их ждали новые поиски покровителей и скорбные дома в случае неудачи.

Все бы ничего, да вот только проживание в скорбном доме сильно вредило репутации. Работодатели спешили избавиться от оставшихся без опеки сотрудниц. И вот, теперь увольнение нависло надо мной…

– Согласна, не лучшее, но, поверьте, Иван Григорьевич, долго я там не задержусь, – ответила я, натянув на лицо маску небывалой уверенности.