Принц Половины Осени

Слепое обожание.

«Ты и есть тот несчастный мальчик, который убил их всех?»

Признаться честно, никого я не убивал. Но проще безрукого научить играть на скрипке, чем доказать мою невиновность. Мне стыдно, что я совсем не помню их лиц, а только жуткое месиво. Соленый запах железа, настолько стойкий, что он забивался в лёгкие. Дрожащие руки, ровную гравировку на лезвии. Монотонность. Кап-кап-кап. Она капает с кончика острия, липкими лужами растекается по полу. Она везде. Разносит запах сырого мяса и угасшей жизни.

У меня сохранилось одно воспоминание об отце: у него была коллекция холодного оружия. Но это скорее не отпечаток памяти, а её уродливый шрам. Если бы я мог, то назвал бы имя каждого из них. Стоит ли говорить, что я и своего имени вспомнить не могу. Но к этому мы ещё вернёмся. Сейчас же, стоит разложить всё по полочкам, надо разобраться в этом ужасе, который с завидной настойчивостью пытался меня проглотить.

«Ты и есть тот несчастный мальчик, который убил их всех?»

Я вырос в мире, где чудо было синонимом опасности. Это не мутация, которую могли бы объяснить учёные, не секретный правительственный эксперимент, не рождение новой расы. Этому нет объяснения, поэтому это считается опасным. А опасному место под замком. Ты родственник такого «особенного»? Будь добр, получи клеймо изгоя. Родство и дружба в моём мире были презрительны. Это презрение, взращенное на страхе, было заведено давно и прослеживалось от самого средневековья, когда ведьм было принято сжигать на кострах.

«Ты и есть тот несчастный мальчик, который убил их всех?»

Нет. Это вы пытаетесь убить меня.

***

Я открыл глаза в своей камере. Стены белые, серое постельное бельё. На шее тяжело висел широкий ошейник. В спину даже через матрац упирались тугие пружины койки. А в углу нечто напоминающее временный унитаз. Плохой знак того, что в ближайшее время меня не должны были навестить. Первая попытка подняться была неудачной, все мышцы тела протестующе свело, а голова закружилась. Я снова принял горизонтальное положение и попытался собрать мысли в единое целое, но они то и дело рассыпались в крохотный пазл. Как разбитое зеркало – никто не сможет увидеть своё отражение целиком, пока не соберёт осколки. Вот и я делал то же самое: хотел понять, кто я и что со мной происходит, исходя из моих воспоминаний. Исходя из отражения.

– Так, давай, соберись… – тут я хотел назвать самого себя по имени, но замолк, осознав, что не помню его. Не помню своего имени.

Я тут же схватился за голову, будто старался удержать внутри все оставшиеся воспоминания.

– Давай, давай же, – я продолжал разговаривать с самим собой, сжимая челюсти с такой силой, что мышцы заболели. – Вспомни ещё хотя бы что-то.

Мозг будто понял мою команду и поспешил предоставить все самые гадкие моменты моей жизни. Тогда я вспомнил кое-что из своей школьной жизни, вспомнил последнюю встречу с семьёй. Я видел музей и жуткую белую фигуру. А потом в голове вспышкой молнии и боли пронесся нож. Я ругал себя сквозь зубы, сжимался в комок, старясь запереть эмоции, но они всё равно просились слезами наружу. Сильные не плачут, верно? Если так, то я слабак.

– Идиот, – повторял я себе под нос, глотая слёзы. – Тупица.

Я помнил трупы с изуродованными лицами, кровь и сильный запах металла, который долго стоял в носу. Я помнил бурое и вязкое, исполосованные тела и розовое волокно мышц. Что должно так разозлить человека, чтобы он превратился в животное? Следующие пару минут прошли в сопровождении сильной головной боли. В висках пульсировала кровь, перед глазами двоилось, а потом в голове появился образ невысокой девушки с добрым взглядом и красными волосами.

– Лисс. – Сказал я, выдохнув.

Это не было тоской, я лишь вспомнил имя. Единственное из множества имён, которые я знаю, но почему-то вспомнить и сейчас не в состоянии. Её голос звучал в голове. А потом пусто. Больше ничего. Только пара самых ужасных дней в моей жизни. Я понятия не имею, что так повлияло на мою голову, но я, в общем-то, не жалуюсь. Это кажется очень простым: стираешь воспоминания о прошлом – стираешь и прошлое. Но, увы, это совсем не так работает. Как выяснилось позже, у моего прошлого на меня большие планы: оно всё-таки хотело меня настигнуть, и, видимо, растоптать. Все ошибки, все ужасы – эта пакость уже дышала мне в затылок.

Первые сутки ко мне никто не заходил, я понимал, что я, скорее всего, загремел либо в участок, либо попал в один из лагерей от этого становилось не по себе. Больше всего пугало, что никто не заходит. Чёрт знает, что могут выкинуть эти люди в форме. За те сутки мне хотелось рыдать и крушить всё от отчаяния, ужасно хотелось поесть, но картина с исполосованными лицами, которая не желала выветриваться из головы, быстро прогоняла чувство голода, заменяя его чувством тошноты.