Принц-потрошитель, или Женомор

Просыпаюсь, резко вздрогнув. Который час? Одиннадцать минут первого? Ночь. Прибываем. Газеты? На полу, под ногами. Сейчас выброшу их в окно вагона. Когда опускаю окно, возникает ощущение, будто меня пырнули ножом в спину. Резко оборачиваюсь. На меня уставился глаз, насмешливый, себе на уме. На вагонной лавке напротив меня лежит человек, накрытый овчинным тулупом. Борода клоками, кепка надвинута на ухо, волосы всклочены.

С лавки свесилась рука с пустой бутылкой, упертой донышком в пол. Человек пугает меня. Мне только виден один его глаз, и он подмигивает. Кто это? Что-то знакомое в этом взгляде. Чудится, будто мы где-то встречались. Напрягаю все силы, но чувствую только, как бесконечно устал. Пустая бутылка катится по вагону. Человек встает и, поднимаясь, наступает мне на ногу. А поезд тем временем тормозит. Толкучка. Выхожу на платформу.

Тверь, Тверь! Идет дождь. На деревянной платформе скользко. Масляные фонари раскачиваются под ветром. Толпа тихо растекается. Ищу взглядом и не нахожу своего давешнего соседа. Тороплюсь к выходу. Чемодан колотит по ногам, сил нет никаких.

Теперь я смог сориентироваться. Вдоль железнодорожного полотна тянется разъезженный проселок. По переходу выбираюсь на другую сторону железной дороги. Тропинка уводит меня далеко в поле. Ноги хлюпают в жидкой грязи. Дождь припускает с удвоенной силой, да к тому же завыл ветер. Через четверть часа доплелся до нескольких сбившихся стайкой кустов бузины. Там меня ждет повозка. Взбираюсь. Кучер хлещет лошадь. Мы не говорим друг другу ни слова.

Пересекаем затопленное водою поле, углубляемся в лесок. Я отдаюсь на произвол этой плохонькой телеги, она меня укачивает, подскакивает на кореньях, дрожит от порывов ветра. Я ни о чем не думаю.

Через час до нас доносится отдаленный лай. Среди сосен виднеется огонек. Приехали. Иванов прыгает с телеги на землю. Он стиснул мои запястья и, приблизив лицо совсем вплотную, спрашивает:

— Получилось?

— Получилось.

— Да поможет нам Бог!

Он разжимает руки. Молчит. Я тоже не говорю ни слова. Ветер свищет в верхушках деревьев. Издалека доносится протяжный гудок заблудившегося паровоза.

Льет дождь.

Спустя некоторое время я спрашиваю:

— Бочки готовы?

— Все готово.

— А вагон достал?

— Целых два. Два крытых вагона. На запасном пути в самом конце платформы. Вокруг — никого и ничего, недоразумения исключены. А одну бочку я оставлю на платформе.

— Хорошо. Погрузи их уже завтра и подготовь вагоны к отправке. Сделай так, чтобы первый не ушел раньше чем дня через три-четыре, а второй дней через пять-шесть. Слишком спешить незачем: на станции будет, наверное, людно.

— Да хранит нас всех Господь!

Повисло долгое молчание.

Иванов посасывал пустую трубку.

Спрашиваю у него:

— Иванов, ты здесь один?

— Один.

— А где твои рабочие?

— Я дал им выходной. Сейчас они все в городе, ведь послезавтра праздник.

— Да уж, великий праздник.

— Да хранит нас Господь!

Как он надоел со своим Боженькой! Резко обрываю разговор:

— Пойдем спать.

Иванов идет впереди меня. Толкает дверь избы.

— Собака на цепи, — предупреждает он. — Входите. Я возвращаюсь в Тверь. Можете лечь на печи. Она еще теплая.

Однако на печи мне не лежится. Я слишком нервничаю. На столе хлеб, селедка и соленые огурцы. Но я до них не дотрагиваюсь, совсем не чувствую голода. Курю сигареты, хожу взад — вперед. При каждом моем шаге собака зловеще ворчит.

— Проклятая зверюга!

Который час? Забыл завести часы. Нет, я не смогу остаться ждать в этой хибаре. Да и чего, собственно, ждать? Новостей получить неоткуда. В городе мне появляться нельзя.

Кружусь, как бешеный, по комнате. Собака рычит. Пристрелить бы ее. Нет, долго мне здесь не выдержать.

Ветер свистит в кронах, и ветви шумно стучат друг о дружку в вышине.

Кладу в топку полешко, протягиваю ноги к огню.