Принц-потрошитель, или Женомор

Ничего не зная о судьбе Женомора, я с жадностью читал газеты. Международные новости были нелепы, эта война выглядела полным идиотизмом. И Боже ты мой, сколько пышных словес! Свобода, справедливость, независимость народов, цивилизация… Я веселился, вспоминая Женомора. Как это возможно, что народы все еще позволяют одурачивать себя подобными враками? Вот потеха! Мы и сами не церемонились там, в России, когда убивали великих князей. Ах, если б тогда у Женомора было нынешнее вооружение, все эти средства, заводы, газ, пушки, рычаги управления в мировом масштабе! Почему бы ему не показать себя и сейчас? С его участием история войны была бы припечатана самым решительным образом. Как так получается, что он все еще не возглавил это универсальное истребление, чтобы добавить ему размаха, блистательно усугубить и быстренько закончить? Плевать на человечность, он под корень скосил бы род людской. Тотальное разрушение. Конец света. Точка, проще говоря…

В один прекрасный день «Пти паризьен» сообщил мне, что некий французский летчик только что пролетел над Веной и сбросил бомбы на Гофбург, но на обратном пути его самолет рухнул на австрийские укрепления.

Интуиция тотчас шепнула мне, что речь идет о Женоморе.

Какая мягкотелость!

Отомстить императору. Использовать войну, чтобы расквитаться за давнюю семейную распрю. Месть за своих предков.

Что за мелочность!

Женомор проворонил самый прекрасный шанс своей жизни. Целый мир готов был пойти по его стопам, я мечтал увидеть, как он пустит в распыл все нации, а он занялся Францем — Иосифом!

Трус несчастный!

Я был глубоко разочарован…

r) ОСТРОВ СВЯТОЙ МАРГАРИТЫ

На войне я потерял ногу. Левую.

Как жалкий инвалид, таскаюсь на костылях.

С ума схожу от ярости.

Покатываюсь со смеху.

В тылу все без перемен. Жизнь стала еще глупее, чем была прежде.

Я отыскал Сандрара в госпитале в Каннах. Ему ампутировали правую руку. Он сообщил мне, что Шанкоммюналь убит. О Женоморе ни слуху ни духу.

Я плетусь по залитым солнцем улицам, этакий бедняга на костылях. То и дело плюхаюсь на скамейки. Листаю газеты. Ни с кем не говорю. Небо лазурно. Над морем ни клочка тумана.

Каждый четверг нас — группу ампутантов и раненых, проходящих лечение в Карлтоне, — на моторном катере отвозят на остров Святой Маргариты.

Там все зеленеет и благоухает. Есть великолепный пляж, раненые купаются и принимают солнечные ванны. Я так далеко не хожу. Купы деревьев меня не прельщают. Равно как и голубой грот. Чихал я и на лазурные морские волны, что разбиваются о крутой мыс. И на орудие 75-го калибра, установленное там на случай появления субмарин. Я не покидаю пристани и ее самых ближайших окрестностей.

Главное, там есть крутая лестница на манер сарацинской, ведущая к форту. Я карабкаюсь по ней на вершину. Старая ржавая решетка ограждает эспланаду, выбитую в скале. Здесь много солнца и хорошо пахнет тамариндом.

Решетка всегда заперта. Сквозь погнутые железные прутья видны заброшенные казематы нависающего над морем форта. Маленькие тюремные оконца проступают сквозь переплетения низких ветвей вечнозеленого каменного дуба. По одной из таких веток маршал Базен когда-то выбрался отсюда, а потом отважился спуститься по веревке в ожидавшую его лодку, чтобы бежать в Испанию, доживать там свой век среди всеобщего презрения и умереть обесчещенным.

Мирный уголок. Я там обычно забирался в заброшенную сторожевую будку и ждал, когда наступит вечер и с катера раздастся вой сирены. На эту посудину я, как правило, поспевал с изрядным запозданием. Все уже были на борту. Мои товарищи кричали мне:

— Пошевеливайся, старина, а то ужин пропустим!

Что до папаши Батистена, которому я передавал свои костыли, он, протягивая мне руку и помогая забраться на борт, бурчал:

— Болван чертов, это ж надо, с одной лапой корчишь из себя серну, прыгая по скалам! Никак, значит, не можешь угомониться и приходить вовремя, как все?

Нет, ни угомониться, ни возвращаться вместе со всеми я таки не мог. Мне было просто необходимо уединяться, забираясь подальше. Уставать до изнеможения. Одолевать две сотни крутых ступеней, не останавливаясь, без передышки. Мне нужно было все забыть, только так я снова обретал самого себя. Это пустынное место. Эта высота, откуда я вижу море, как оно темнеет и морщится под ветром. Мне также надо добиться, чтобы моя воля окрепла. Я не желаю больше думать о Женоморе. И чувствую, что принял важное решение. Моя жизнь еще не кончена.

В один такой четверг я нашел решетчатую калитку открытой, а мою будку занятой. На ветру моталось объявление — там крупными буквами было выведено: «НЕВРОЛОГИЧЕСКИЙ ЦЕНТР № 101-бис». В будке, разговаривая сам с собой вслух, сидел волосатый недомерок. Худосочный такой, дерганый, вихлястый. Скверная бледность проступала у него под кожей. Он сказал мне, что его фамилия Сурисо. И тотчас же осведомился, как меня зовут, задал кучу вопросов разом. Он был без оружия и не подпоясан. Шинель болталась на нем, словно сутана. Поблекшая, выцветшая, видно, побывала в дезинфекционной камере.