Принц вечности

О пустынях он и повел сегодня речь, вытащив из-под лилового одиссарского шилака странный предмет – маленькую лиру из гнутых антилопьих рогов, скрепленных деревом, со струнами из жилок. Звучанье ее, совсем не похожее на нежный посвист флейт и веселый дробный рокот барабана, напоминало Дженнаку стон раненого зверя – не ревущего в ярости хищника, а гибнущего олененка или детеныша робкой ламы. Но надо признать, Амад играл на своем инструменте с великим искусством, хотя извлекаемые им мелодии были грустными – песни ночи, не дня.

Перебирая струны, он произнес:

– Ты почтил меня, господин, призвав певца из дубовых рощ, дабы услышал я сказание о великих твоих подвигах и странствиях, о битве с морским злом, порождением Ахраэля, и о божестве, заступившемся за тебя… Дивная это история! Столь же дивная, как и то, что сижу я в мире и покое у ног божественного отпрыска, который узрит и правнуков моих, и их детей, и детей их детей… Воистину, чудо!

– Не все в той чудесной истории правда, – сказал Дженнак, глядя, как Хирилус заботливо наполняет чашу сказителя. В Бритайе, не знавшей ни письменности, ни книг, к любому рапсоду относились с великим уважением, и даже дикие шоты, обитавшие на севере, в горах, не верившие в Куула и рубившие священные дубы на дрова, никогда не трогали певцов.

– Не все правда? – Амад пожал неширокими плечами. – А нужна ли тут правда, светлый господин? Ведь в песнях поется о величественном, и люди хотят послушать о богах и героях, о сражениях с демонами, а не о том, что ремень сандалии натер герою мозоль. Есть правда жизни, – он ударил по струнам, взяв низкий стонущий аккорд, – и есть правда песнопения, – теперь звук лиры был нежным, как шелест ветра в розовых кустах. – Это две различные правды, и каждая на свой лад верна.

– Есть только одна правда, – возразил Дженнак. – Ты же говоришь о том, что бывает она неприятной и страшной, и потому люди временами предпочитают ложь… Но не будем пускаться в споры, Амад! Кажется, ты собирался рассказать историю?

– Да, мой господин, – историю о пустынях. Ты часто спрашивал меня, на что походит пустыня, где нет ни деревьев, ни трав, ни воды, а одни лишь пески да жаркое солнце, но я, ничтожный, не могу поведать о ней – поведать так, чтоб ты почувствовал ее величие и покой, равный покою смерти. И хочу я повести рассказ не о том, как выглядит пустыня, но отчего появилась она, и кто ее создал, и зачем. Послушай, владыка, и ты, наверное, поймешь, что есть у нее свое назначение и цель, как у всего остального в нашем мире.

Дженнак кивнул. Действительно, ему случалось расспрашивать Амада про пустыни, ибо подобных ландшафтов в Эйпонне не было. Он много где побывал, путешествуя и сражаясь: видел северные тайонельские леса и огромное пресное море, лежавшее среди них, как сапфир в обрамлении малахита; видел атлийские плоскогорья и жаркие болотистые джунгли Перешейка, где между деревьев курится белесоватый смрадный туман; видел дельту Отца Вод и поднимался на север по великой реке шириною в пять, шесть, а то и во все десять полетов стрелы; видел кейтабские острова, подобные зеленым букетам, плывущим в изумрудно-синих водах Ринкаса; видел град Лимучати у пролива Теель-Кусам и переброшенный над ним гигантский мост, творение арсоланских мастеров; видел дубовые леса Бритайи и Ближней Риканны, иберские скалистые берега, тасситские и лизирские степи.

Но побывать в пустыне ему не довелось – в настоящей пустыне, где не растет трава, и до самого горизонта тянутся знойные бесплодные пески цвета расплавленного золота. Говорили, что за лизирской степью как раз и находится такая ужасная земля, и тянется она до рубежей Нефати и реки Нилус; дальше лежит узкое море с красноватой водой, а за ним – снова пустыня, та самая, в которой и обитали бихара, Амадовы сородичи. Собственно, как рассказывал Амад Ахтам, сын Абед Дина, им приходилось кочевать рядом с пустыней в засушливой степи либо между оазисов, затерянных в песках, – только там можно было найти воду, корм для горбатых непривередливых верблюдов, для овец и лошадей, да еще кое-какую живность, достойную стрелы. Такая суровая жизнь сделала из бихара отличных воинов, выносливых, безжалостных и упорных в бою. Амад, очевидно, считался среди них выродком, так как кровопролития не терпел и не желал участвовать в грабительских походах соплеменников.