Принц Вест-Эндский

– Сложилось мнение, – сказал Липшиц, облизнув губы, – что эти разговоры о «христианском погребении» могут кое-кого оскорбить. Как-никак среди наших зрителей много ортодоксов, если не сказать фанатиков. Как это прозвучит? И мы подумали: какая разница, если мы выкинем несколько слов и заменим другими?

– Так какая же у меня реплика?

– Простая. Вы говорите: «Разве такую можно погребать в Минеоле?» Это же слово вы подставляете и в других местах.

– Чудесно! – сказал Гамбургер. – Изумительно! Минеола, как известно, расположена непосредственно к югу от Эльсинора.

– И я это должен сказать? «Разве такую можно погребать в Минеоле»?

– Совершенно точно. Вы все поняли. Чуть сильнее акцент на «такую», а в остальном прекрасно.

– Я этого не скажу.

– Правильно, не поддавайтесь фашистам. – Красный Карлик с вызовом исполнил коротенькую жигу.

Липшиц отмахнулся от него.

– Почему не скажете?

– Потому что я стану посмешищем. Меня зашикают.

– Минеола – это смешно? – сказала Давидович.

– Тоска, пожалуйста, позвольте мне с ним поговорить. – Липшиц снова обратился ко мне.

– Хорошо, предположим – заметьте, я с вами отнюдь не соглашаюсь – но предположим, так? Так, это смешно. Ну и что? Вы помните, дорогой Адольф – да будет земля ему пухом – что он сказал? «Пятый акт, – это его собственные слова, я цитирую, – пятый акт начинается в комическом ключе». Так что люди смеются. Отлично, говорю я. Так видел эту сцену Адольф. Отто, умоляю, сделайте это ради него.

– Я помню также, что говорил Синсхаймер о неприкосновенности текста. Для него слова Шекспира были святыней.

– Туше, – Красный Карлик снова исполнил жигу.

– Тоска, – сказал Липшиц, – лучше вы ему объясните.

И тут она вскрылась, вся позорная подоплека. Сын и невестка Тоски Давидович собирались прийти на спектакль. Сын женился на нееврейке. Отсюда – двадцать два года сердечных страданий; отсюда слезы, которыми она еженощно орошает подушку. Бог наказал их бесплодием; они, в свою очередь, наказали ее внучком-вьетнамцем. «Это меня они хотят похоронить по-христиански – меня, Офелию. Никогда в жизни. Я не доставлю этой шиксе, этой Мюриэл такого удовольствия».

– В третьем акте Клавдий у нас молится на коленях, – сказал я. – Может быть, снабдим его талесом и тфилном (Талес – накидка вроде шали, носимая во время религиозной службы. Тфилн, или филактерии, – кожаные коробочки с заключенными в них библейскими текстами. Во время молитвы их надевают на лоб и на левую руку)?

– Не такая плохая мысль, – сказал Липшиц, задумчиво почесав подбородок. – В этом что-то есть. Евреи, конечно, не становятся на колени.

– Вы с ума сошли! – возмутился Гамбургер.

– Вам нечего сказать, Гамбургер, – ответил Липшиц.

– Нет, есть, – сказал Гамбургер. – Мне есть что сказать. С этой минуты я не участвую в вашем фарсе. – И он гордо вышел, весьма элегантно для своего возраста сделав поворот кругом.

– Отто? – Голос Липшица был ледяным.

– Я должен серьезно над этим подумать, очень серьезно. – И со всем достоинством, на какое был способен, удалился вслед за Гамбургером.

10

Почему, прожив жизнь, столь обильную переменами, я так упрямо возражал против небольших изменений в тексте «Гамлета»? Не знаю. Если изменчивость – одно из условий человеческого существования, тогда моя жизнь яркий тому пример. Вся штука в том, чтобы не путать Перемены со Случайностями (большое искушение), а позволить отдельной нити вплестись в многоцветную ткань и занять свое место в гармонии целого. Да, я снова толкую о Замысле, Цели. Возможно, мои возражения против переделок объяснялись тем, что в датском принце я вижу много общего с собой. Я имею в виду не благородство его ума, не «вельможи, бойца, ученого – взор, меч, язык», не «чекан изящества, зерцало вкуса», а его нерешительность, его колебания и, прежде всего, его скандальную склонность «облекаться в причуды». В этом зерцале, которое он подносит к природе, я вижу свое отражение. И конечно, так же, как я, Гамлет признаем Цель (которую он в свой христианский век называет Провидением) даже в «падении малой птицы».

И есть еще одна общая черта. Никто не станет утверждать, что Гамлет хорош с женщинами – будь то юная Офелия или зрелая Гертруда: так или иначе, их смерть на его совести.

Что до меня, обе мои жены были кремированы, и только одна, Контесса, в соответствии с ее пожеланием. О моей первой жене, бедной Мете, я еще не могу писать. Контесса – другое дело.