Принцесса для босса. Семья из прошлого (СИ)

Но тем не менее, когда Наталья Игоревна выводит Алину, выглядит она весьма недовольной. На контрасте с сияющей Малинкой, воспитатель смотрится особенно комично и я даже не пытаюсь сдержать улыбку.

— Она снова рисовала! — Строго отчитывает нас воспитатель. — Я уже не знаю, что с ней делать!

— Малыш, — наклоняюсь к дочери, чтобы поцеловать, — мы же договаривались: рисуем только на бумаге. Я же тоже хочу посмотреть на твои шедевры, а как ты мне их покажешь, если будешь рисовать на чем-то другом?

В прошлый раз, когда она каким-то образом протащила с собой фломастеры в спальню и к концу тихого часа изрисовала свою кровать прелестными цветочками, мои увещевания помогли. Малинка согласилась, что несправедливо лишать меня возможности полюбоваться своей работой и впредь пообещала творить шедевры исключительно на бумаге.

— Ну я же не знала, что ты меня раньше заберешь, — печально вздыхает он. — Я думала, мы все вместе будем выходить и ты посмотришь.

— На что посмотрю? — настороженно интересуюсь. На Наталью Игоревну я даже взгляд поднять боюсь. Она дышит так, что еще чуть-чуть и из горла начнут вырываться языки пламени.

— На Егора, — невинно хлопает ресницами дочь.

— Ваша дочь разрисовала Егора Вельского! — рявкает воспитатель. — Перманентными маркерами!

— Откуда в саду перманентные маркеры? — неосознанно цепляюсь именно за последнюю фразу. — Мы же специально покупали водорастворимые, — прекрасно помню, как помогала дамочке из родительского комитета тащить огромную коробку с канцелярией для деток.

— Они лежали на моем столе, — цедит Наталья Игоревна. — А Алина их украла и разрисовала Егора!

— Но я же их вернула, — глаза малышки мгновенно мокреют. Она привыкла, что ее ругают за рисунки, но обвинение в воровстве явно перебор для ее психики. — Я просто хотела сделать ему татуировку. Как у папы…

Воспитатель поджимает губы и что-то мне подсказывает, что сейчас к статусу безответственной матери-одиночки к моему досье добавляется мысленное “отец-зек”. Они и так, кажется, до сих пор не оправились от того, что я родила ее в девятнадцать.

Кто же мог подумать, что из всех тех спонтанных деталей о ее отце, Малинка запомнит именно татуировку.

Интересно, что бы сказали девчонки за нашего отдела, если бы знали, что под дорогущим пиджаком их нового красавчика-босса скрывается, испещренное чернилами тело? Хотя, вряд бы это им помешало восторгаться им. Мне же не помешало…

— Я обязательно проведу с Алиной воспитательную беседу, — решительно киваю воспитательнице и подхватив дочь под руку, выбегаю за калитку.

Глава 4

— Я не воровала фломастеры, — оправдывается дочь. — Я их просто одолжила. И они не на столе лежали, а на подоконнике в спальне. Наталья Игоревна там альбомы подписывала.

— Все хорошо, малыш, я тебе верю, — глажу ее по волосам и предлагаю выпить какао в кафе. — Меня больше волнует то, что ты раскрасила бедного мальчика.

— Но он разрешил, — дует губы Малинка.

В этом я даже не сомневаюсь. Бедный Егорка еще с младшей группы хвостиком ходит за дочерью. У меня даже его мама спрашивала в какую школу я решила записывать Алину, чтобы они сына тоже туда пристроили. Она утверждает, что он наотрез отказывается расставаться с подружкой. Очень надеюсь, что это нам хоть как-то поможет. Не представляю, как оправдываться перед родителями мальчика.

— Где ты хоть татуировку ему нарисовала? — вздыхаю с опаской. Очень надеюсь, что хотя бы не на лбу.

— Вот здесь, как у папы, — она показывает на предплечье и я облегченно выдыхаю.

Как хорошо, что я рассказала ей лишь об одной татуировке. У Роберта, то есть у Максима, их было несколько, но ей я описала лишь одну — дерево с широкой кроной на правой руке.

Мне хочется прикрыть глаза и воспроизвести в памяти все остальные тату. Компас внизу живота слева, замысловатые треугольники на груди, кельтские символы на шее. Я словно снова переношусь в тот небольшой, но уютный номер новенького эко отеля и с восторгом осматриваю его тело. Понятия не имею, откуда взялась моя смелость, но я тогда с таким усердием выводила контуры татушек своими пальцами, что кажется, на его коже остались красные следы.

Правда, он совсем не возражал. Он тогда, вообще, позволял мне все. Впрочем, как и я ему. Все и даже больше.

Сжимаю руку дочери, чтобы показать ей, что я, хоть и сержусь, но поддерживаю ее. Дочь знает, что что бы ни случилось, я всегда на ее стороне.

— Мы сегодня вечером позвоним маме Егора и извинимся, хорошо?

Алина машинально кивает, пытаясь трубочкой подцепить зефирку из чашки, а я снова погружаюсь в воспоминания.

Возможно, было бы лучше сказать Алине, что ее папа космонавт или моряк дальнего плавания и когда-то точно вернется к нам. Но я не хотела тешить ее ложной надеждой. Сама я давно перестала верить в то, что мы когда-нибудь снова встретимся и обнадеживать дочь было бы кощунством. Поэтому я рассказала ей правду.