Принцесса и чудовище

Чуть пригнувшись, словно охотящийся кот, он двинулся вперед, пробуя воздух перед собой клинками. Лицо мертвеца затуманилось, поплыло, как тающий воск, и превратилось в темное пятно. В тот же миг черная фигура, стоящая на пороге спальни, очутилась перед советником. Взметнулся черный рукав — и на свет появился сверкающий клинок, молнией низринувшийся на защитника короля.

Эрмин вскинул меч, отражая удар, и взмахнул второй рукой, готовясь нанести ответный удар…

Клинок мертвеца коснулся меча Де Грилла и вспыхнул алым. Пылающее лезвие без труда прошло сквозь сталь, как сквозь масло, и обрушилось на плоть советника короля. Огненная полоса разрубила ему плечо, вошла в грудь и остановилась только в животе. Перед глазами Эрмина вспыхнуло алое пламя, и он повалился на спину, уже не чувствуя боли. Мечи выпали из его рук и со звоном покатились по полу. Советник упал следом и сквозь багровую пелену, стоящую перед глазами, увидел, что черный человек перешагнул через него, как через простое бревно. Де Грилл, не желая признавать себя умершим, попытался схватить мертвеца за ногу, но его холодеющая рука ухватила лишь черный туман.

От этого усилия изо рта Эрмина брызнула фонтаном кровь, а рука бессильно упала — тело больше не слушалось, хотя дух отчаянно сопротивлялся, отказываясь умирать. Голова Де Грилла откинулась навзничь, но он все-таки скосил глаза, пытаясь хотя бы увидеть врага…

Его угасающее сознание, уходящее все глубже в темноту, успело отметить только протяжный крик, завершившийся ударом. Что-то прокатилось по полу, и в поле зрения умирающего Эрмина Де Грилла появилась отрубленная голова.

Седые кудри Геордора Вер Сеговара Третьего слиплись от крови. Рот открыт в последнем крике, глаза закатились, светя белками в темноту спальни.

— Мой король, — выдохнул советник, мешая слова со сгустками крови, текущей изо рта.

Глаза его застыли, тело забилось в судорогах, выпуская остатки жизни на залитый кровью паркет. Свет перед глазами Эрмина Де Грилла померк, превращаясь в крохотную звезду. Потом исчезла и она. Эрмин завис в темноте безвременья, растворяясь в ней, словно в зыбком тумане. Но в последний миг, когда его жизнь уже ушла, а смерть только вступала в содрогающееся тело, он успел подумать о том человеке, что был сейчас так далеко.

* * *

Осенняя ночь выдалась холодной. В такое время путнику хорошо греться в пустой и сонной таверне. Сидеть у камина, за дощатым столом, вдыхать аромат острой похлебки, горячей, словно пламя, и чувствовать, как по усталому телу разливается теплая волна от стаканчика крепкой настойки, поднесенной заботливой хозяйкой. Хорошо в это холодное и сырое время глотнуть с деревянной ложки горячий наваристый суп, чувствуя, как от поступающей дремы слипаются глаза, и довольно сощуриться в предвкушении сна на жесткой, но теплой постели.

Сигмон не был таким путником. Он мчался в холодную ночь, пригнувшись к гриве своего коня и чуть ослабив поводья. Он даже не смотрел на дорогу. Вернее, смотрел, но видел перед собой не деревья, едва заметные во тьме, не подернутую инеем траву, разросшуюся на обочинах, не толстые ветви, нависавшие над головой. Ла Тойя видел совершенно иное, то, что навсегда запечатлелось в его памяти.

Вороной, словно чувствуя тревогу хозяина, шел бойкой рысью. Иногда срывался в галоп, пытаясь развеять печаль седока. Сигмон не обращал на него внимания, полностью доверившись четвероногому другу. Ворон — получивший свое имя в наследство от предыдущего скакуна Сигмона — оказался на диво крепок, вынослив и сообразителен. В нем не было тупого безразличия тягловых коняк, он жил полной жизнью, частенько демонстрировал свой дурной нрав, но, похоже, навсегда влюбился в того, кто однажды ночью вырвал его из размеренной жизни военного гарнизона и увлек за собой в ночь. Ла Тойя не раз уже удивлялся, как такой скакун очутился в армейских конюшнях, но потом решил, что невольно обокрал либо коменданта, либо еще какого-то высокого чина, который мог позволить себе купить такое сокровище. Но жалоба на самоуправство королевского гонца так и не поступила, и граф перестал терзаться по этому поводу. Он просто благодарил судьбу за такой подарок и старался не искушать ее, разыскивая настоящего хозяина скакуна. Тем более что у него и так было достаточно поводов для размышлений.

Конь уносил его в ночь, все дальше от столицы, где осталось его сердце. Сначала Сигмон честно пытался думать о поручении Де Грилла, но чем дольше он оставался наедине с собой, тем больше он думал только о себе. Ла Тойя знал секрет долгих путешествий — не следует гнать коня, пытаясь за ночь одолеть два дня пути. Нужно двигаться не быстро, но равномерно, незаметно для глаза глотая мили одну за другой. За день Сигмон отъехал от Рива достаточно далеко. И, как положено путнику, решил провести ночь в таверне, дав отдых еще не измученному, но все-таки уставшему скакуну.

Он честно заплатил за комнату и место на конюшне. Отведал острого супа и даже лег спать пораньше, когда солнце еще только садилось за горизонт. Ему даже удалось заснуть.

В полночь он проснулся.