Принцесса из рода Борджиа

В тот момент, когда пышная процессия, шелестя плащами, поднималась по ступеням помоста, один из пажей с гербом Гиза занял место среди других пажей герцога. Сам же Гиз, еще раз поприветствовав огромную толпу, которая ответила ему радостными воплями, сел в кресло, возвышающееся над местами для остальных дворян. За креслом расположились, подбоченясь, восемь пажей. Они не выразили никакого удивления, увидев девятого пажа, который проскользнул между ними и по собственному почину занял почетное место, то есть встал прямо за спиной герцога, едва не касаясь его кресла. А может быть, они попросту скрыли свое удивление, ибо строгий этикет запрещал им на людях любые разговоры, знаки или жесты.

Позади пажей разместились Менвиль, Бюсси-Леклерк, Моревер, господа де Монтлю и Буа-Дофин, кюре из Сен-Жерве и целая толпа дворян — королевский эскорт герцога, который никак не осмеливался стать королем. Таким образом, помост представлял собой великолепное зрелище, и выкрики парижан стали еще громче и восторженней.

Вдруг Гиз побледнел. Дворяне, находящиеся рядом с ним, вздрогнули и привстали со своих мест. Из самых недр довольно большой группы людей, столпившихся внизу, рядом с помостом, вырвался новый крик. И этот крик звучал, подчиняясь знаку неизвестного пажа, находившегося за креслом герцога. Эти слова, выкрикнутые властным голосом, на какое-то мгновение смутили всех:

— Да здравствует король!

— Да здравствует новый король Франции!

Дворяне, находившиеся на помосте, секунду колебались, устремив взгляды на Гиза, а затем, поддавшись общему порыву и раскрыв свои тайные помысли, разом прогремели:

— Да здравствует король!

— Да здравствует король! Да здравствует король! — повторяла толпа — воодушевленная, неистовая, безумная.

Паж наклонился над спинкой кресла, и пока Гиз бормотал что-то невнятное, прошептал:

— Король Парижа, вот случай стать королем Франции!

Услышав этот взволнованный голос, герцог стремительно обернулся:

— Вы, сударыня?! Вы, принцесса Фауста?! Здесь! В этом костюме!

— Я нахожусь там же, где и вы. И неважно, какой на мне костюм, если он с вашим гербом. Герцог, действуйте сегодня же! Эти люди готовы сейчас же внести вас на своих плечах в Лувр, если вы того пожелаете!

— Принцесса! — растерянно пробормотал герцог.

— Да здравствует король! Да здравствует король! — словно громовые раскаты, раздавался рев народа.

— Нет, не принцесса, — сказала Фауста, которую обличье пажа принуждало стоять неподвижно, тогда как герцог повернулся к парижанам, приветствуя их. — В эту торжественную минуту с вами говорит не принцесса Фауста, а избранница секретного конклава! Творец того дела, которое предал Сикст V! Та, что говорит от имени Бога! Герцог, король, прислушайтесь к гласу Божьему!

— Да здравствует король! Да здравствует король! — неистовствовала разбушевавшаяся толпа, бурля возле помоста, словно грозное море.

— Слушайтесь приказа Небес, — продолжала Фауста жестко и страстно. — Все готово, герцог! Лионский архиепископ и ваш брат кардинал сейчас в Нотр-Дам. Майенн в Лувре. Бриссак и преданные ему шесть тысяч воинов ждут. Герцог, после казни, которая воодушевит ваш народ, идите на Нотр-Дам, и через час вы станете истинным королем Франции!

— Хорошо! Пусть так! — проговорил, задыхаясь, возбужденный герцог.

— Потом вы двинетесь на Лувр, герцог! И нынче же вечером, король Франции, вы ляжете в кровать Генриха Валуа!..

— Да, да! — повторял герцог, который встал, приветствуя толпу, будто наконец принял это королевство из рук своих подданных.

На помосте и на ревущей площади все голоса слились в одном страстном вопле, и тысячи рук исступленно размахивали шляпами и шарфами, и из всех окон дождем сыпались цветы.

— Да здравствует король! Да здравствует король!..

Фауста подняла к небу сверкающие глаза, как будто призывая его в свидетели грядущих великих событий. В эту минуту угрожающий гул послышался со стороны улицы Сен-Антуан.

— Вот они! Вот они!

Крики, требующие смерти, смешались с возгласами во славу короля.

— Да здравствует король!.. Смерть гугенотам!..

— Да здравствует опора церкви!.. Смерть еретикам!..

Две приговоренные появились на площади, и их встретили диким, заставляющим содрогнуться, всепоглощающим роем. Каждую из них окружало по десятку лучников. Та, что звалась Мадлен Фурко, шла первой, а в пятидесяти шагах позади нее — та, что звалась Жанной Фурко. Два отряда были разделены широкой рекой людей.

Гиз только что снова занял свое место в кресле. За ним, чуть наклонившись вперед, стояла Фауста, похожая в эту минуту на ангела смерти. Глаза Гиза, глаза всех дворян на помосте, глаза толпы были прикованы к Мадлен Фурко, которая первой входила на площадь.

— Красивая девушка! — сказал Гиз.

Вокруг засмеялись. Она действительно была красива — с длинными черными волосами и смуглой золотисто-матовой кожей, словно у цыганки. Ее внешность окончательно ожесточила толпу.

— Смерть! Смерть! На виселицу! На костер!

Зловещий гул все усиливался, становился поистине невыносимым. Мадлен подошла к предназначенному ей костру… Мадлен? Нет, Флора, старшая дочь Бельгодера…