Принцесса из рода Борджиа

— Элюбеб, Асмодей, Гасиел, Ганиел, будьте благосклонны ко мне и помогите одолеть того, кто будет сейчас здесь!

Она вновь, надела медальон и, преклонив колена, обратилась теперь уже к Христу. Руджьери вышел…

— Господин Перетти прибыл? — спросил он у лакея.

— Он ожидает уже десять минут в зале нимф.

Астролог стремительно направился к этому залу, названному так из-за коллекции итальянских картин с изображениями нимф, собранной Екатериной Медичи, страстной поклонницей искусства.

Человек, одетый как скромный горожанин, сидел в кресле, с величайшим отвращением рассматривая картины. Это был седой старик на вид немногим старше семидесяти лет. Но держался он прямо и надменно; гордая посадка головы, высокий лоб, проницательный взгляд выдавали в нем недюжинную натуру.

Это был господин Перетти.

Как только Руджьери вошел, старик вдруг преобразился. Он сгорбился, его взгляд потух. Опираясь на трость, он с кряхтением поднялся с кресла и, почтительно поддерживаемый Руджьери, направился к выходу из зала.

Астролог молча проводил посетителя в комнату, которая соседствовала с часовней королевы. С того места, где расположился господин Перетти, он сквозь потайное отверстие в стене мог слышать все, что говорилось в часовне, оставаясь при этом незамеченным.

Екатерина Медичи едва успела закончить свою странную молитву, в которой архангелы Гавриил и Михаил упоминались наряду с демонами Асмодеем и Элюбебом, когда с улицы донеслись приветственные возгласы.

Она поднялась и, прислушиваясь к радостным крикам, оскорбленно произнесла:

— Генрих де Гиз явился! Это его приветствуют! Он сын Давида… А мой сын — Ирод, мерзкий тиран Ирод. Но не все еще кончено… Я справилась с гугенотами, с Колиньи, с Беарнцем… Я справлюсь и с Лотарингцем!..

Шум на улице усилился, потом внезапно стих: Генрих де Гиз вошел во дворец королевы. Через несколько мгновений Екатерина услышала звуки шагов многочисленной свиты, звякание шпор по паркету; дверь часовни отворилась. Но прежде чем появившийся лакей успел что-то сказать, королева произнесла громким голосом:

— Скажите господину герцогу, что мы соблаговолим дать ему аудиенцию, как самому верному подданному Его Величества короля…

— Благодарю Ваше Величество, — сказал герцог, входя, — что вы удостоили меня титула «верноподданного». Для преданного дворянина нет титула прекраснее.

Дверь закрылась. Свита де Гиза осталась в соседней комнате.

Королева села в свое кресло. Гиз остался стоять. Однако весь его вид говорил о том, что пришел он не как подданный, а как повелитель.

Гиз ожидал увидеть Екатерину униженной, смиренной, готовой молить его пощадить ее сына. Но она держалась с величественным достоинством.

— Кузен, — сказала королева спокойно, — каковы ваши намерения? Мы одни. Никто не может нас услышать. Я готова вас выслушать и понять. Я — королева без трона; супруга, которую супруг ожидает на небесах; мать, чьи дети умерли один за другим, а последний, оставшийся в живых, лишился всего, что имел; я старуха, находящая успокоение лишь в молитве; я, быть может, единственная, с кем вы можете говорить откровенно… Вы победили Валуа, герцог, и я спрашиваю вас: чего вы хотите добиться своей победой?

Генриху де Гизу было известно коварство Екатерины, Он всегда относился к ней настороженно. Однако на этот раз ее благородная простота, совершенная ясность ее слов, ее душевное спокойствие ввели его в заблуждение.

«Я сильнее, — подумал он. — Старая королева устала от войн и интриг и отказывается от борьбы. Если я дрогну, я потеряю то, что сумел завоевать. Если я буду говорить как победитель, я получу все!»

— Сударыня, — сказал он наконец, — не я, как вам известно, воздвиг баррикады. Это сделали парижане, которых я тщетно пытался остановить. Что подняло народ, вы, сударыня, тоже знаете: это безумие вашего несчастного сына, предоставившего господину д'Эпернону право взимать чрезмерные налоги… Горожане устали платить, сударыня.

Королева кивнула.

— Что ожесточило Париж, — продолжал Гиз, распаляясь, — так это — простите, сударыня, что я до такой степени подчиняюсь вашему приказу быть откровенным! — это лицемерие короля, который становился то на сторону Лиги, то на сторону гугенотов, и его непостижимая распущенность. Все подданные, сударыня, требовали настоящего короля!

— И настоящий король… это вы?

— Я, сударыня! Я, или кто-то другой! — воскликнул Гиз, оставив свою сдержанность. — Ересь душит нас. Нужно повторить ночь Святого Варфоломея! У народа больше нет денег; права горожан забыты, дворянство унижено; надо спасать Францию!

— И спаситель ее… вы?

— Я, сударыня!.. Я… или кто-то другой! Какая разница, лишь бы величие Франции не померкло.

Королева вновь кивнула в знак согласия, чем невероятно удивила Гиза.